– Если увидим, – не удержавшись, сказал Белдо.
– Из-за слизи рогрика?
– И из-за Ингвара. Тилль тоже хочет закладку бессмертия. Где-то в форте Долбушина у него есть шпион, который узнал про самолет… Сегодня ночью Тилль вылетел со своими лучшими берсерками, чтобы в Улан-Удэ устроить Долбушину встречу…
Гай нахмурился, а потом вдруг махнул рукой.
– Ну и прекрасно. Чем больше игроков на поле, тем интереснее наблюдать матч, – сказал он.
Глава шестнадцатая
Семечко лимона
– Вот такая задача! – сказал Сашка. – Лейтенант Макарычев окончил училище по специальности «фронтовая разведка» и уезжает по месту несения службы – на погранзаставу. Ему дали увольнительную на четыре часа, чтобы жениться, а у него даже девушки знакомой нет. Лейтенант идет в семью подполковника Жоржикова, о котором известно, что у него три дочери-красавицы. Макарычев показывает им назначение и рапортует всему семейству подполковника, как обстоит дело. По условиям задачи всем трем дочерям лейтенант Макарычев понравился одинаково, но все дали ему разные ответы.
Первая дочь: Я очень хочу замуж и на пограничную заставу в лес!
Вторая: Я никогда не выйду замуж! Я мечтаю поступить в театральный.
Третья: Я терпеть не могу детей, они мелкие и противные. Меня достали пограничные заставы, дальние дивизии в лесу и отдельным списком мой папочка-подполковник.
Вопрос: кому фронтовой разведчик лейтенант Макарычев сделает предложение?
Рина думала недолго и хлопнула себя по лбу.
– Ой! – сказала она. – Неужели все так запущено?
Из разговора Рины и Сашки
День, когда все уехали из ШНыра, у Афанасия выдался тяжелым. И куча пегов в пегасне, которых нужно было чистить, кормить, и лабиринт, и пчелы, и всякое прочее хозяйство. А еще нужно было ехать в город Рузу сдавать отчеты – причем без Рузи. А в Рузе без Рузи… ох как тяжко было!
Еще по дороге начались комические моменты. Афанасий шел по грунтовке за каким-то парнем-дачником, отставая от него метров на тридцать. Обгонять парня было неловко, сворачивать в раскисшее поле – глупо, а тащиться сзади – тяжело и неприятно, тем более что парень шел медленнее, чем обычно ходил длинноногий Афанасий. Спиной ощущая приклеившегося к нему Афанасия, дачник нервничал. В сознании у парня происходили сложные процессы замещения агрессии. Он быстро взглядывал на Афанасия, после чего переставал его замечать и лихо плевал в траву. Сколько раз невзначай оборачивался – столько раз потом плевал. «Видимо, в ответ я тоже должен плюнуть, потом задрать ножку, потом нам надо обнюхаться и разбежаться, показав друг другу, какие мы крутые!» – с раздражением думал Афанасий. Похоже, парень не отдавал себе отчета, что действует по алгоритму, как робот. Но и Афанасий действовал по алгоритму, когда притворялся, что вообще не замечает парня, а интересуется только небом. Но лицо-то при этом деревенело и становилось нелепым.
Наконец Афанасий добрался до нужной ему государственной конторы, принимающей отчеты. Какая-то женщина в очереди делала все то же, что делал Афанасий. Вместе они пытались сесть на один стул, потом, сердито косясь друг на друга, хотели повесить одежду на одну вешалку – и это при том, что были и пустые вешалки. Потом он встречал ее у тех же аппаратов с кофе, потом на лестнице.
«Просто как приклеились мы друг к другу!» – раздраженно думал Афанасий, на всякий случай проверяя женщину на присутствие скрытой магии.
Чем дальше, тем сильнее Афанасий ощущал ее родство с собой. Она тоже с виду была жалеющая себя эгоистка, и тоже беспокойная, и отчасти великодушная, и театральная – и тоже отзывалось вот это все, хорошо ему понятное и близкое. И тоже благородно-страдальчески косилась на Афанасия, не понимая, зачем он все время торчит рядом. (Хотя торчала-то она!!!) Афанасий перешел на другой этаж, чтобы оказаться от своей копии подальше. Ему надо было серьезно подумать о Гуле. После того как Гуля побывала на двушке и потеряла своего эльба, она была вялая, как тряпочка. Иногда по привычке пыталась о чем-нибудь спорить, но проигрывала – и от этого только падала и падала духом. Люди, привыкшие получать от Гули разного рода бонусы – а она много раздаривала, многим помогала, материально тащила кучу своих родных и т.д., – теперь обижались на нее. Прежде всем казалось, что Гуля бездонный колодец, из которого можно вечно черпать. И тут колодец взял и обмелел! Безобразие!
На Афанасия Гуля не обижалась, не ссорилась с ним, хотя, конечно, порой принималась укорять. Но это были укоры не страшные, лишенные силы. Афанасий видел, что Гуля в нем нуждается, причем больше, чем прежде. Раньше у нее были два сокровища – способность выигрывать споры и Афанасий. А теперь сокровище осталось одно – Афанасий.
Радости оттого, что она побывала на двушке, Гуля не испытывала ни малейшей. И когда Афанасий говорил: «Ну там же здорово! И может, когда-нибудь ты снова там окажешься!», Гуля восторгалась не более, чем если бы ей обещали показать Чертаново или Бутово.
Ближе к вечеру Афанасий вернулся из Рузы, сидел у себя в комнате и просматривал бумаги. Из-за того, что когда-то они неосторожно оформили ШНыр как детский сад, с них теперь требовали отчеты по ста формам, сертификаты на питание, образовательные нормы и кучу всяких бумаг. Решить все вопросы магическим путем не получалось. Едва устранишь с помощью русалки одну проблему – как приходит еще бумажек десять с распоряжением срочно предоставить пробы песка из песочниц для анализа на яйцеглист или требование, чтобы все дети старше трех лет участвовали в конкурсе патриотической песни.
И вот теперь Афанасий сражался с бумагами, мечтая на следующую дошкольную комиссию отправить вместо себя Кузепыча, квадратный подбородок которого очень нравился главе районного образования, женщине, имеющей пристрастие к хозяйственным дуболомам.
Пока же Афанасий изобретал отписки и думал о Гуле. Гуле было уныло, и, сшитый с ней одной нитью, скованный одной цепью стараниями Дионисия Тиграновича, Афанасий разделял сейчас ее тоску и ее боль. Но справлялся он с этой болью лучше, чем Гуля. У Афанасия был ШНыр, была двушка, а у Гули – только ноющая мама, которая не понимала, почему раньше продукты в холодильнике всегда были, и деньги на карточке тоже, а теперь все это куда-то исчезло. И мама не то чтобы Гулю в чем-то винила, но всплескивала руками, ужасалась и страдальчески повторяла: «Мы будем экономить! Мы перейдем на черствый хлеб!», а затем, перепугав весь магазин непременным требованием черствого хлеба, покупала на последние деньги какие-нибудь деликатесные фрукты, мясную вырезку, дорогущий кофе или что-нибудь в этом духе.
Ко всем прочим радостям у Гули еще и зубы разболелись. Раньше можно было поспорить – и эльб бы все исправил, а теперь это требовало и затрат, и времени, и терпения. Стоматолог был огромный, толстый. Каждый палец как сарделька, дважды перетянутая проволокой. В животе у него бурчало – нежно, переливчато, точно ребенок дул в свистульку, наполненную водой. Гуля сидела и слушала успокаивающую мелодию его живота.
