Книга Дверь на двушку, страница 59. Автор книги Дмитрий Емец

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Дверь на двушку»

Cтраница 59

– Говорить не надо! Просто мычите! У вас все хорошо?

– Мммм! – мычала Гуля, из чего стоматолог заключал, что у Гули все невероятно прекрасно.

– Вы, девушка, не волнуйтесь! Кушать можно сразу! Материалы современнейшие. Полчасика буквально пройдет! – утешал стоматолог.

– Ммм! – с ненавистью мычала Гуля.

Он что, совсем глупый?! Неужели первое, что захочет сделать бедная худенькая девушка, вышедшая от стоматолога, – это накинуться на еду и жадно «кушать, кушать, кушать»?! Но живот стоматолога бурчал завораживающе, и она закрывала глаза. Сидела с закрытыми глазами и думала, что первое, что она действительно сделает, когда слезет с этого кресла и отойдет от заморозки – это позвонит Афанасию и будет ему жаловаться.

Когда тебе двадцать с небольшим, от любви ты ждешь радостей и приключений, а тут были нытье и слезы, и у Афанасия это восторгов не вызывало. Как-то, прочитав одну хорошую книгу, он узнал, что всего существует пять языков любви. Прикосновения, слова поощрения, помощь, подарки, время. Причем в подавляющем большинстве случаев человек говорит только на одном-двух языках любви, и часто эти языки не совпадают, и получается, что два близких, соединенных навеки человека говорят на разных языках. То есть ты, например, хочешь, чтобы жена тебя обняла (язык прикосновений), а она готовит тебе обед из семи блюд, не понимая, что на еду тебе наплевать. И на чистые рубашки тоже. Это хорошая мишень для арбалета, не более того. В результате обоим кажется, что с ними расплачиваются фальшивой монетой.

Вот и Афанасию сейчас мечталось, чтобы Гуля была всегда радостной, не жаловалась и бродила бы с ним по городу. И одновременно не мешала бы днем работать, потому что женщина, которая каждую секунду тебя дергает и мешает работать, кошмарна. Гуле же гулять не хотелось, и обнимать его тоже, и называла она его принцем все реже – а только ныла, ныла, ныла…

«И почему люди не могут договариваться? Это же так просто! Ну, типа сказать: ты меня обнимешь, а я послушаю твое нытье двадцать минут и потом схожу с тобой в магазин за какой-нибудь якобы очень нужной фигней, без которой прекрасно можно обойтись!» – думала одна часть Афанасия.

«Как почему? Да потому, что ей сейчас плохо! В душе у нее огромная пустота от эльба, которая ничем еще не заполнилась. Человек должен разговаривать. Он проговаривает свою боль, она от него отделяется и – фьють! – на помойку!» – отвечала ей другая часть, менее капризная.

Внезапно, где-то посреди всех этих мыслей, взгляд Афанасия упал на железную коробочку, которая, поблескивая, глядела на него с полки. Когда-то это была коробочка от согревающей спортивной мази, но ныне краска давно содралась, и теперь про мазь помнил только Афанасий, чей мозг хорошо запоминал различные, не имеющие никакого практического смысла детали.

Афанасий открыл крышку коробочки ногтем и увидел внутри семечко лимона. С одного края оно было раздувшееся от соков и сил, а с другого – тонкое, хилое, не до конца сформировавшееся. Афанасий вспомнил, что это семечко когда-то дала ему Яра. Яре же передал его Меркурий Сергеич со словами «Когда тебе будет. Паршиво. Просто дохни. На него!».

Тут Афанасия настигла волна грусти, подкатившая со стороны Москвы. Это тосковала Гуля. Выеденный личинкой провал души сосал ее своей пустотой. Афанасий торопливо закрыл коробочку, сунул ее в карман и встал.

– Пришло твое время! – сообщил он коробочке.

Время было неудачное для электричек. Хороший вариант был воспользоваться сирином, но вот семечко… Никогда не знаешь, как артефакт с двушки отнесется к простенькой магии сирина. Может, нормально, а может, останутся от тебя только шнурки.

И Афанасий решил взять такси. Самый простой вариант был сделать это из Копытово, где несколько желтых машин всегда стояло на центральной площади. И вот он пошел к Копытово, сжимая в кармане круглую железную коробочку.

Он шел по полю. Быстро темнело. Дул резкий холодный ветер. Ему казалось, что мир вокруг съежившийся, узкий, тесный, холодный, что просматривается он только до ближайшего леса, который сливается с горизонтом и как бы не до конца существует.

Афанасия сосала тоска, которую он разделял с Гулей. Непривычная ему тоска, потому что он был человеком бодрым, хотя и легкомысленным. Он думал о том, что если бы весь мир стал таким, как это вечернее, темное поле с воющим ветром, то его сил – сил всей человеческой жизни – хватило бы лишь на то, чтобы найти какую-нибудь девушку и продолжить род человеческий. И все. Никаких свершений, никаких поступков. Даже мысли съеживались, мельчали, замерзали на ветру.

Быть может, его согревала бы надежда, что далекие его потомки вырвутся из этого холода и мрака. И он стал думать о праотце Адаме. Тот был мудр, силен, говорил с животными и птицами на их языке (а это совсем не то, что бессмысленно лаять и мяукать, передразнивая кошек и собачек), слышал голоса ангелов и прожил 930 лет. Дальше дети и внуки Адама постепенно утрачивали силы, рождались все слабее, все глупее, жили все меньше, все меньше хотели, все меньше успевали. Ерундовые вещи становились для них препятствием. Огромный человек, сильный и мудрый, постепенно съеживался до простейших инстинктов и желаний. Эх, не прав был Дарвин! Нет никакой эволюции, а есть регресс: съеживается человек до небольшой жизненной программы, простеет, усыхает.

Тут Афанасий, не выдержав, сорвался с места и побежал. Когда бежишь – тебе не может быть больно и плохо. Человек не способен вместить бег и еще какую-то эмоцию. Это тезис, многократно проверенный Родионом. Афанасий бежал через поле. Освещенные окна крайних домов Копытово казались ему окнами сказочных замков с волшебными каминами.

Такси стояли на площади. В ряд, целых три штуки. И у каждого сзади была наклейка «Я сообщаю твоему начальству о твоих нарушениях, а ты сообщи моему о моих!».

– Общество взаимной порки, – буркнул Афанасий и постучал в стекло.

Водитель появился не из машины, а из ближайшего магазинчика. Лицо у него было круглое и простое. Он явно не собирался сообщать ни о чьих нарушениях, а вот с монтировкой выйти мог, это тоже как-то вытекало из общего выражения его лица.

Афанасий, чуткий к впечатлениям, смотрел на него во все глаза. В аэропорту или на вокзале всегда есть такой счастливый и довольный человек – с животиком, ни в чем не сомневающийся и совершенно не наблюдающий себя со стороны, а просто живущий. И вот красавчик Афанасий всегда завидовал таким дяденькам. Завидовал потому, что они были просты, а он был сложен.

Долго договариваться не пришлось. Существовал тариф, которого водители в Копытово придерживались с двумя исключениями: с пьяных и спешащих брали больше. Афанасий же пьян не был и даже спешащим не выглядел, разве что замерзшим.

По дороге водитель, которого Афанасий успел идеализировать и выдумать из него чуть ли не Платона Каратаева, стал как-то выпадать из своего идеального образа. Пару раз ругнулся на старушек, которые, пугаясь его машины, бестолково метались в свете фар, а одной дачнице на велосипеде внезапно резко загудел, загнав ее в кювет. Машину он почему-то вел одной рукой, а другой вообще не пользовался. Одной и передачи переключал, и рулил на поворотах. Когда же одной руки не хватало, он как-то невероятно хитро придерживал руль круглым животом. Афанасий начинал подозревать, что водитель однорукий.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация