– Нет, – терпеливо сказал Афанасий. – Никого я не встретил.
Гуля, не слушая его, все смотрела на себя в окне. Отражение жило и менялось. В чертах появлялось нечто обобщенное, фоном служило небо, к тому же через ее лицо временами пролетал вертолет. И оттого она наблюдала себя как интересную незнакомку, узнавая какие-то одни черты и не узнавая других.
– Я поняла секрет! – объяснила Гуля не только Афанасию, но и тому двойнику в стекле. – Девушка должна точно знать, чего она хочет! Это может быть простое желание, например купить пылесос. Или сложное желание: выйти замуж и родить трех девочек. Если женщина путается в желаниях, то путает вместе с собой и всех окружающих. Мужские желания – это отраженные женские программы. То есть женщина хочет, например, завоевать Египет. И вот она кричит: «Хочу, хочу, хочу Египет!» А мужчина уже думает, куда переставить какие-нибудь там пушки, дивизии и прочие другие скучные вещи.
Афанасий покосился на Гулю с сильным сомнением. У него не получалось представить себе Кавалерию, вопящую «Хочу Египет!» и топающую ногами на Кузепыча. Да и Гуля не была такой уж грозной. Вообще чем более роковой представляет себя женщина, тем обычно она добрее и мягче. Просто улитки прячут мягкое брюшко под толстым панцирем. Самые добрые девушки – те, у которых дома живут скорпионы, пауки и змеи.
– Сомневаюсь, – сказал Афанасий. – Мне кажется, все очень индивидуально. Важно, чего хочешь именно ты!
– Я хочу, чтобы мне не было больно. Хочу не бояться и… хочу тебя любить, – сказала Гуля.
Афанасий почувствовал, что лучшего момента уже не будет. С усилием просунув руку в карман, потому что Гуля сидела у него на коленях, он вытащил железную коробочку.
– Вот! Подарок! – сказал он и, открыв ногтем крышку, показал ей семечко.
Нельзя сказать, чтобы вид лимонного семечка потряс Гулю.
– Что это? Откуда? – спросила она.
Слово «двушка» Афанасий сказать побоялся. На слово «двушка» Гуля могла выдать такую же реакцию, как на слово «храм».
– Из коробочки! – торопливо сказал он. – Просто дохни на него!
– Зачем?
– Согрей его своим дыханием!
Гуля подозрительно изучала семечко. Лоб ее начал хмуриться, затем разгладился:
– И что будет?
– Что-то будет! Причем хорошее! – пообещал Афанасий. Он знал, что с Гулей опасно говорить про ее тоску и настроения. Позванные, они вмиг вернутся. Опять же если в семечке есть сила, она подействует и помимо знания. Когда детям дают антибиотики, то не объясняют, по какой формуле они работают.
– Как это «согреть дыханием»?
– Просто дохни на него. Ну, будто это крошечная сосулька, которую ты пытаешься растопить.
Гуля все еще сомневалась. Она еще не забыла, что когда вверяешься Афанасию, то вначале врезаешься на крылатой лошади в землю, потом летишь через трясину, потом не пойми куда попадаешь, твой милый эльб отдает концы, споры больше не выигрываются, а дальше тебя заливают во сне стеклом, чтобы внутри не было пустот.
– Давай с тобой вместе дохнем! – предложила Гуля. – Ведь мы же с тобой связаны! Если хорошо мне, то хорошо и тебе! И наоборот!
– Ну давай! – согласился Афанасий.
Гуля спорхнула с его с колен. Они положили семечко на табурет и вместе, сталкиваясь лбами, дохнули на него. В комнате стало светлее, точно к лампочкам люстры добавился еще какой-то источник света. Семечко налилось силой и сделалось отчетливым, как грива пега перед нырком. Кухня же вокруг размылась, словно невидимый художник, прорисовывая семечко, все остальное дал лишь как фон.
Афанасий, часто нырявший, умел улавливать такие состояния. Семечко явно становилось реальнее мира. Но все же главное Гуля заметила первой.
– Слушай… оно, кажется, хочет прорасти! – воскликнула она и, вскочив, зарыла семечко в стоящий на окне горшок, из которого торчали останки высохшего цикламена. Высох же он потому, что Гуля как-то, желая подкормить его заварочкой, полила его горячим чаем. Гуля тогда очень обиделась на цикламен: «Я заботилась о нем! Ковыряла землю спичкой, а он оказался такая вот скотина!»
Теперь Афанасий с Гулей стояли рядом и смотрели на горшок, из которого прошлогодней картофельной ботвой торчал бедный цикламен. И ничего пока больше не происходило. Так, брезжило что-то неясное, как за несколько минут до рассвета солнце лишь угадывается, но кругом еще тьма и только деревья в лесу начинают неуловимо раздвигаться и между ними появляются просветы.
Глава семнадцатая
Боброк
«Есть, есть красота!.. До чего мне на тебя, господи, обидно: у людей – руки, у меня – рачьи клешни; у художника «вещие зеницы», у меня – пуговицы портошные. Умел бы я художество живописное, не стал бы я слов плодить, взял бы кисть и карандаш, показал бы разум, существо и мысль того, что видит око, да слов не имеет. Видимо изобразил бы невидимое, но присутствующее. Что такое красота? Необъятно понимание ее».
Борис Шергин
Едва самолет набрал высоту, как шныровская молодежь мгновенно начала по нему носиться. Еще бы! Чуть ли не целый физкультурный зал – а эхо какое! Крикнешь «Эгегей!» – и услышишь его раза два или три.
– Если еще раз кто-нибудь заорет мне в ухо, я лично попрошу пилота выбросить его за борт! – пригрозила Лиана.
Кирюша, к которому эти слова адресовались, хотел сказать «ха-ха!», но внезапно вспомнил, что «Ил» почему-то называют «летающим самосвалом». И значит, если очень постараться, то выбросить кого-нибудь во время полета – вещь абсолютно реальная. Кирюша сразу притих и, поблескивая своими белыми неровными зубами, перепорхнул на колени к Лене. Лена покачивала его на коленях и ласково говорила: «Мой маленький! Моя птичка!» И Кирюшу нисколько не смущало, что он сидит на коленях у девушки и его называют «птичкой». В конце концов, и Октавия не смущало, что он, грозный император, половину жизни болтается под мышкой у Кавалерии и рычит оттуда как распоследняя моська.
А Кирюша, кстати, действительно напоминал птичку. Даже нос его, красивый, тонкий, с горбинкой, слегка смахивал на клюв.
Давно замечено, что во всяком новом человеческом коллективе, возникни он хоть на необитаемом острове, мгновенно начинают проявляться социальные роли. Как по волшебству возникают вождь племени, роковая женщина, женщина-растяпа, первая красавица, надежный парень, супермать, мужчина-балабол, антилидер, антилидерша, главный умняшка, дон Жуан, восторженная дурочка, местный юродивый, неогрызающаяся жертва, огрызающаяся жертва, трудяга, прокурор, и наконец сваливается с потолка клоун-дурачок.
Сейчас коллектив не был новым, но в него влились Долбушин и Лиана, поэтому некоторые роли активно перераспределялись. Долбушин – уставший, похожий больше на собственную тень – вел себя скромно и, не претендуя ни на какие роли, предпочитал оставаться в тени. Зато Кавалерию как прежнюю женщину-лидера активно теснила Лиана, которая использовала те же коварные методы быстрых словесных атак с мгновенным отступлением и переключением темы.
