— Честно говоря, не знаю, — сказала жена. — Ты что же, вообще ничего не помнишь?
— Эбсолутно, — на американский лад ответил Сергей Дмитриевич.
— Вот артист… Я вчера так замоталась, что легла раньше тебя. Вы еще бубнили на кухне, когда я уснула.
— Мы?
— Ты и Жанна.
— Жа… Какая Жанна?
— Жанна Токарева. Ну, ты даешь, Шинкарев! Ты же весь вечер вокруг нее увивался, как молодой. Вы на кухне о музыке беседовали. Я слушала, слушала, да и заснула…
— Увивался? Я? Хотя постой… вот черт! Надеюсь, ты понимаешь…
— Понимаю, понимаю, — рассмеялась Алла Петровна. — Если бы не понимала, то еще вчера устроила обоим веселую жизнь. А так… Ты же с кулаками не бросаешься, когда меня танцевать приглашают. И потом, вы так мило беседовали…
— О музыке? — тупо переспросил Сергей Дмитриевич. — Я же в ней разбираюсь, как свинья в апельсинах… Нет, ты серьезно? Вот черт, ничего же не помню… То есть, как танцевали, помню… хотя и смутно, признаться. А вот о музыке…
— Ого! — Алла Петровна снова рассмеялась. — Ты бы себя послушал! Просто музыкальный критик. Бэлза да и только.
— Обалдеть можно, — искренне сказал Сергей Дмитриевич. Он испытывал огромное облегчение, на дне которого все еще плескалось легкое беспокойство: провожая девушку до метро, он мог наговорить ей бог знает какой ерунды, а то и вовсе попробовать приставать. Если она пожалуется, может выйти неприятность. Впрочем, к неприятностям подобного рода он уже привык: врать жене Шинкарев не умел, и все его редкие ухаживания за знакомыми и сотрудницами неизменно заканчивались короткой бурной выволочкой, после которой Алла Петровна вела себя, как ни в чем ни бывало, а объекты ухаживаний Сергея Дмитриевича начинали шарахаться от него, как от зачумленного.
— Ага, — сказал он, — тогда ясно… Навернулся где-нибудь и часы разбил. Надо же было так нализаться!
— Не расстраивайся, — утешила его жена. — Дело житейское. Да ты и выпил-то всего ничего. Отдохнуть тебе надо, вот что. И не дома на диване, как ты любишь, а поехать к морю, пожариться на солнышке, пузо свое в соленой водичке пополоскать… Давай займем денег и смотаемся в какую-нибудь Грецию!
— Ну, это уже пошел радужный туман, — иронически заметил окончательно успокоенный Сергей Дмитриевич. — Ты еще про Майами-бич вспомни. Ладно, ты тут помечтай, а я побежал, не то и вправду опоздаю.
«А что, — думал он, торопливо сбегая по лестнице и здороваясь с поднимавшимся навстречу соседом, — может быть, плюнуть на все и закатиться на пару неделек на пляж. Отдохнуть по-настоящему, как встарь, дать копоти на всю катушку — глядишь, и полегчает.
Может быть, хоть на время отпустит…»
Думая так, он привычно охлопывал карманы, проверяя, на месте ли ключи, бумажник и прочее мелкое имущество, без которого современный человек чувствует себя не вполне одетым. В правом кармане куртки прощупывался какой-то рыхлый объемистый ком, которого раньше там не было. Все еще воображая себе, как он будет «давать копоти» где-нибудь на Кипре, Сергей Дмитриевич запустил руку в карман и ощупал лежавший там предмет. Оказалось, что это скомканные кожаные перчатки. Носить перчатки было еще не по сезону, но Шинкарев легкомысленно махнул рукой на эту странность: рано или поздно человек привыкает ко всему, и, живя в свихнувшемся мире, поневоле перестаешь удивляться окружающим тебя бессмысленным чудесам. Эка невидаль: напился человек и решил покрасоваться перед девицей в новых перчатках! Пьяному еще и не то может в голову прийти…
Он не стал додумывать мысль до конца: уж он-то знал, что именно могло невзначай прийти ему в голову.
Взять, к примеру, ту историю с наручниками, которые он в одно прекрасное утро обнаружил у себя под подушкой. Наручники были не из тех игрушек, которые можно купить в коммерческой палатке или секс-шопе — ничего подобного. Это были самые настоящие, сугубо утилитарные, тускло-черные стальные браслеты в черном же, застегнутом на кнопочку кожаном чехле. Точно такие же чехлы Сергей Дмитриевич тысячу раз видел на ремнях у омоновцев и патрульных милиционеров. Было совершенно очевидно, что наручники положил под подушку он сам, но оставался открытым главный вопрос, ответа на который Сергей Дмитриевич предпочитал не знать: как наручники попали к нему?
Он утопил чертовы браслеты в пруду заводских очистных сооружений. С удовольствием бросил бы в эту зловонную яму и само воспоминание о них, но это, увы, было невозможно. Сергей Дмитриевич время от времени задумывался о том, каково пришлось милиционеру, у которого он стащил наручники: бедняге, наверное, сильно нагорело. О том, каким-образом можно украсть чехол с наручниками с пояса у вооруженного и натренированного стража порядка, он предпочитал не думать.
Оттянув собачку кодового замка, он вышел на улицу. Тучи куда-то ушли, и над Москвой вставало неяркое осеннее солнце. Позади, мягко чмокнув, захлопнулась дверь. Сергей Дмитриевич глубоко вдохнул полной грудью и с шумом выпустил воздух, очищая организм от остатков алкогольных паров. Машинально взглянул на левое запястье, но часов не было. Впрочем, и так было ясно, что нужно поторапливаться; он потратил слишком много времени на разговоры.
Сергей Дмитриевич еще раз вздохнул и торопливо зашагал в сторону узкой, похожей на пробитый в скале железнодорожный тоннель арки, которая вела со двора на улицу. Проходя мимо старого, выкрашенного в защитный цвет «лендровера», который, как он знал, принадлежал соседу по лестничной площадке, Сергей Дмитриевич скользнул по машине равнодушным взглядом и вздрогнул, с трудом заставив себя идти в прежнем темпе.
Низко просевший на спущенных шинах вездеход напоминал подбитый танк. Сходство усугублялось защитным цветом и нарочито утилитарным, лишенным всякого изящества дизайном машины. На передней дверце красовалось выцарапанное каким-то острым предметом короткое неприличное слово, которого, насколько мог припомнить Сергей Дмитриевич, вчера не было. Конечно, он не приглядывался к соседской машине специально, но готов был поклясться, что вчера, когда возвращался с работы, «лендровер» был в полном порядке. Помнится, Сергей Дмитриевич привычно позавидовал соседу: когда-то он мечтал как раз о такой машине — мощной, с высокой проходимостью и откровенно военно-полевой внешностью. Он понимал, конечно, что мечта была несбыточной — при его зарплате им с женой никак не удавалось скопить хотя бы на «Жигули», — но несбыточность является основным свойством настоящей мечты. Мечта, которую можно осуществить — это не мечта, а цель, четкий план, подлежащий неукоснительному выполнению…
Не удержавшись, он обернулся от самой арки и снова взглянул на «лендровер». Зрелище внушало печаль.
«Черт возьми, — думал он, торопясь к метро. — Вот так разрисовали… Видно, кому-то мой сосед здорово насолил. Или просто молодежь развлекалась? Или, или это была не молодежь?»
Он не стал додумывать эту мысль до конца, между делом поймав себя на том, что за последний год научился мастерски контролировать процесс мышления. Это мы будем думать, а вот это не будем… Просто виртуоз, да и только, с холодной язвительностью восхитился он собой. Вот уж, действительно: правая рука не ведает, что творит левая…
