Похоже было на то, что все начинается сначала — переезд ничего не решил и ничему не помог, скорее даже наоборот: теперь вместо простоватого Паши Иваницкого соседом Сергея Дмитриевича стал этот непонятный парень в камуфляже. Не поймешь даже, кто он: эфэсбэшник, военный, милиционер или просто чудаковатый бездельник. И имя у него какое-то странное Иннокентий?.. Ипполит?.. Да нет же, Илларион. Илларион Забродов, вот как его зовут. И очень похоже на то, что под руку этому Забродову лучше не подворачиваться.
«Господи, — подумал Сергей Дмитриевич, — да что же это за напасть? О чем это я думаю? Я же рассуждаю, как непойманный преступник… Это не я! Со мной такого просто не могло случиться! Мне бы и в голову такое не пришло. За что же на меня свалился весь этот бред?»
Он вспомнил, что в школе его дразнили Тютей, а в армии Мешком за полную физическую беспомощность и заложенную, казалось, прямо в генетическом коде безобидность. Всегда, сколько себя помнил, он был типичным мальчиком для битья, козлом отпущения для любого идиота, у которого чесались кулаки или язык.
Конечно, время издевательств давно прошло — взрослые люди пользуются другими приемами, когда хотят вытереть ноги о ближнего своего, — но он-то остался прежним! Он, Сергей Дмитриевич Шинкарев, просто не мог быть главным героем того бесконечного фильма ужасов, который какой-то чокнутый киномеханик крутил, похоже, прямо внутри его головы…
«Попросить, что ли, жену привязывать меня на ночь к кровати?» подумал он и невесело усмехнулся. Алла Петровна обладала острым, трезвым умом и завидной интуицией. Такая просьба породила бы у нее множество вопросов, и дело непременно кончилось бы для него психушкой независимо от того, какие ответы она получила бы на свои вопросы. Любовь любовью, но кто, скажите на милость, отважится заснуть под одним одеялом с психом? Как в том анекдоте: Вася проснется, а голова в тумбочке…
«Я знаю, чем все это кончится, — с холодным отчаянием подумал Сергей Дмитриевич. — Либо меня поймают, либо я наложу на себя руки. Второе кажется более реальным. Что-то непохоже, чтобы кто-то собирался меня ловить…»
Человек, когда-то откликавшийся на обидное прозвище Мешок, на секунду замер перед входом в метро, тяжело вздохнул и, безвольно опустив плечи, пошел навстречу судьбе.
Глава 4
— Грехи мои тяжкие, — со вздохом сказал майор Гранкин, ковыряясь в пачке. Выудив наконец сигарету, он вставил ее в угол своего скорбно изогнутого книзу рта и принялся чиркать спичками. Сигарета ни в какую не желала раскуриваться, но майор упорно жег спичку за спичкой.
— Она же у тебя рваная, — потеряв терпение, сказал следователь прокуратуры Ипатьев.
Майор вынул сигарету изо рта и внимательно оглядел со всех сторон.
— Да, — с сожалением сказал он, — действительно.
Жалко, черт побери. И что это, скажи ты мне, за день такой сегодня? С самого утра сплошная непруха.
— Сам виноват, — отозвался Ипатьев, с интересом наблюдая за тем, как майор пытается заклеить слюной лопнувшую по шву сигарету. — Что за дурацкая привычка: таскать сигареты в заднем кармане? Да брось ты ее, что ты, в самом деле, как крохобор!
— Ни хрена подобного, — на секунду прерывая свое занятие, ответил Гранкин. — Ишь, чего выдумал — брось! Она у меня загорится, как миленькая. Мы к ней применим Ипатьевский метод…
— Какой еще метод? — насторожился Ипатьев.
Словосочетание было знакомым — что-то такое было на заре перестройки, а то и раньше, связанное с каким-то другим Ипатьевым, — но что оно означало, он припомнить не мог, как ни старался.
— Ипатьевский метод, — повторил майор Гранкин. — Ты что, не в курсе? Ипать ее будем, ипать!
— Вот дурак, — с обидой сказал следователь довольному майору. — Сам мент, и шуточки ментовские…
Мы о деле говорить будем или нет?
— О деле? — с неохотой переспросил Гранкин, критически разглядывая окончательно расползшуюся сигарету. Придя к неутешительному выводу, он смял ее и сунул в пепельницу, немедленно возобновив неторопливое ковыряние в расплющенной пачке. — О деле… — со вздохом повторил он. — Понимаешь, Леша, не хочется мне говорить об этом деле. Ну, что о нем говорить?
Ведь типичный же «глухарь», висячка мертвая, проклятущая, распротухлое дерьмо…
— Так уж и «глухарь»? — с сомнением спросил следователь.
— Ну, а что же еще? Ни мотива, ни следов, ни отпечатков… Сумочка на месте, кошелек на месте, сережки в ушах — ограбление отпадает. Да и взять-то у нее, в общем, было нечего…
— Изнасилование? — предположил Ипатьев.
Гранкин в ответ только горестно покачал головой.
Он, наконец, вынул из пачки более или менее целую сигарету, придирчиво оглядел ее со всех сторон, даже понюхал зачем-то, поморщился и закурил, окутавшись вонючим облаком дыма.
— Твои соображения? — спросил следователь, видя, что майор не собирается нарушать молчание.
— Соображения простые, — с неохотой отозвался тот. — Говно дело, вот какие у меня соображения. Похоже, у нас в околотке завелся-таки псих, и хрен мы его выловим, пока он сам на чем-нибудь не проколется.
Ни одной же зацепки!
— Ты мне это брось, — строго сказал Ипатьев. — Что значит — ни одной зацепки? Насколько я понял, паспорт был при ней.
— Ну и что? В паспорте же не написано, кто ее в решето превратил… Старушка-мать ничего не знает, трясется только и все норовит головой об стенку…
Ипатьев поморщился.
— Это все лирика, — нарочито сухо сказал он. — Что она говорит?
— Да ничего не говорит! Сказано же, ни хрена она не знает. Ну, обычная бодяга: домашняя девочка, скрипка под мышкой, никаких вредных привычек, никакой наркоты, никаких мальчиков… С репетиции на запись, с записи на работу, с работы домой — все по графику, как в трамвайном парке.
— А где она работала?
— В казино… как его, черт… — Майор полез в карман, долго копался и наконец извлек потрепанный блокнот. Полистав страницы, он отыскал нужную и некоторое время, мучительно морщась, пытался разобрать собственный почерк. — Вот зараза, — пожаловался он, — пишу, как доктор… Ста… Ага! «Старое Колесо», вот.
— Скрипачка? В казино?
— Я тоже удивился. Что, думаю, за притча? А они, Оказывается, завели у себя струнный квартет. Для солидности, надо полагать. Ну, и для успокоения нервов, опять же…
— Н-да, — с непонятной интонацией вставил Ипатьев. — О темпора, о морес!
— Чего? — не понял Гранкин.
— О времена, о нравы, — перевел следователь. — Слушай, а почему ты так уверен, что это сделал псих?
— Да ни в чем я не уверен! — Майор порывисто взмахнул рукой с зажатой в пальцах сигаретой. С кончика сигареты сорвался кривой столбик пепла и откатился под стоявший в углу сейф. Ипатьев неодобрительно проводил его взглядом. — Ни в чем я не уверен, — уже не так экспансивно повторил майор, затягиваясь сигаретой. — Только что же еще прикажешь думать? Девчонка, у которой не было ни врагов, ни денег, ни информации… ничего не было, кроме скрипки!., вся истыкана обыкновенной отверткой. Сорок три дырки, между прочим. Кто это, по-твоему, мог сделать, если не псих?
