Раз в семь лет изолированность Дома от мира давала трещину. Ральф трижды наблюдал подобное, но так и не научился воспринимать выпуски как нормальное явление. Невозможно было привыкнуть к тому, что наружность внезапно оказывалась вхожа в Дом, к тому, что из Дома в нее уходили, казалось бы, сросшиеся с ним существа. Старые воспитатели люто ненавидели предвыпускной семестр, пугая им поступающих на работу молодых в течение нескольких лет. «Кто не пережил выпуск, тот, считай, ничего не видел». Ральфу в свое время повезло (или не повезло) попасть в Дом накануне выпуска, так что подобного рода высказывания не преследовали его годами, как остальных. Он, с самого начала был тем, «кто видел это». Новобранцем, с ходу угодившим на поле боя и понюхавшим пороху. Хотя тот, первый, выпуск, он в дальнейшем помнил смутно. Лучше всего — нашествие родителей.
Как не было в Доме двух одинаковых учеников, так не было похожих родителей, но все же воспитатели делили их на категории. Операторы и Контактеры. Операторы активно общались со своими детьми, регулярно навещали их в отведенные для визитов дни, изводили воспитателей телефонными звонками. Контактеры появлялись в предвыпускные дни. В лучшем случае за две недели до выпуска. Остальные родители помещались между этими двумя крайностями, не удостаиваясь отдельного наименования.
Визиты Контактеров совпадали с приездом проверочных комиссий, пожарной и санитарной инспекций и всех возможных и невозможных организаций по делам несовершеннолетних, какие только можно вообразить. Раз в семь лет воспитателям давали понять, что существуют вышестоящие инстанции, интересующиеся их работой. Их проверяли и перепроверяли. От них требовали отчетов и рапортов, графиков дежурств и подробно составленных анкет на каждого учащегося. Все это сличалось и подробно рассматривалось. Пожарная инспекция проверяла состояние огнетушителей и экзаменовала воспитателей. Те, кто не мог скороговоркой изложить последовательность действий при пожаре и начертить план срочной эвакуации, отправлялись на курсы противопожарной безопасности. Медицинская инспекция перетряхивала лазарет. Санитарная инспекция проверяла кухни. Контактеры нуждались в советах, повышенном внимании и медицинской помощи по первому требованию. Операторы требовали к себе уважительного отношения. Проверочные комиссии иногда приезжали по три раза. Директор к концу месяца терял человеческий облик.
За время отпуска воспитатели успевали более или менее оправиться от пережитого, а сразу по возвращении им предстоял набор шестилеток. Принятая в Доме система приема и выпуска учащихся, по мнению Ральфа, была верхом идиотизма. Он не мог понять, почему младших в выпускной год не отправляют на отдых раньше обычного, чтобы избавить от лицезрения выпуска. Сам факт отъезда половины населения Дома был для них потрясением, но то, что они видели, как это происходит, Ральф считал недопустимым. Как и то, что после они получали возможность без помех обсуждать увиденное в летних лагерях, не отвлекаясь на уроки, почти лишенные воспитательского надзора. И то, что, возвращаясь, обнаруживали новых младших — свою смену, наглядное подтверждение того, что их в скором времени ожидает участь старших, потому что старшими теперь называли их. Неудивительно, что они не питали большой любви к младшим, не заботились о них и не опекали. Неудивительно, что воспитатели переходили в разряд врагов и не могли рассчитывать на возвращение потерянного доверия. Удивительным был только восторг, с каким относились к этим отвратительным подросткам младшие. Старшие могли ими пренебрегать, могли их третировать, малолеток это не отталкивало. Они перенимали у старших все, в том числе страх перед выпуском, постепенно делавшийся чем-то обязательным. Признаком взросления.
В этот раз Ральф был единственным воспитателем, присутствовавшим при других выпусках, и мог сказать, что этот предвыпускной месяц на удивление тих и спокоен. Единственная проверочная комиссия. Ни одного родителя сверх приглашенных. Малочисленные нетребовательные Операторы, никаких Контактеров, никаких инспекций, никаких дополнительных отчетов. Единственная комиссия прибыла и отбыла без нареканий. При том что Дом был запущен донельзя, Акула был безалабернейшим из директоров, а в документах царил полный хаос.
Поразмыслив, Ральф догадался о причинах такой лояльности. Дом прекращал существование. Никого не возмутил его внешний вид, отсутствие в положенных местах огнетушителей и отваливающиеся от стен пласты штукатурки. Пожарную и санитарную инспекции не интересовало здание, предназначенное под снос. Глупо было бы требовать ремонта и соответствия нормам безопасности. С удивившей его самого грустью Ральф понял, что в Наружном мире Дом уже списан со всех счетов и доживает последние дни.
Единственным, что не вписывалось в теорию «доживания», были родители. Родителям полагалось наезжать. Посещавшим своих детей — чаще обычного, не посещавшим — внезапно и нервно. Контактерам полагалось начать налаживание контактов. Самым робким — осаждать кабинет Акулы звонками. Но не было ни звонков, ни внезапных визитов, и даже Операторы, словно сговорившись, сократили количество визитов до минимума. Ральфу чудилось в этом безразличии что-то нарочитое. Изредка он развлекал себя воображаемыми сценами передачи родителям Стервятника, Слепого или Мертвеца. Ему хотелось бы посмотреть, как пройдет такая встреча. Но он знал, что ничего подобного не увидит, потому что за такими не приезжали никогда. Должно быть, в Наружном мире срабатывали своего рода предохранители. И вот теперь Ральфу казалось, что эти предохранители сработали все одновременно.
В день отъезда последних прошедших тесты тревожные мысли не так осаждали его. День этот даже чем-то напомнил предыдущие выпуски. Родители четырех «умников», как один, явились раньше назначенного часа. Активный Оператор — отец Пискуна, устроил грандиозный скандал, растянувшийся на пол-утра. Родители Бедуинки скандалов не устраивали, но их дочь постаралась сделать свой отъезд памятным событием, и ей это вполне удалось. Мать Чумки упала в обморок, обнаружив на теле дочери три татуировки на память от любящих подруг.
По традиции, воспитатели провожали учеников из своих групп, поэтому Ральфа задействовали в качестве охранника. Дольше двух часов он отгонял от приемной желающих приобщиться к проводам, прислушиваясь к доносящимся из-за двери воплям, пока все столпившиеся в коридоре не разошлись. Буквально через пару минут после того, как коридор опустел, из приемной вышел Гомер и выехали два Фазана. Гомер выглядел ужасно, Фазаны лучились удовлетворением.
Ральф дождался Акулы, сообщил ему, что дежурство в коридоре прошло спокойно, и поинтересовался, отчего так затянулись проводы.
— Хорошо, что они вообще состоялись, — ответил Акула. Вид у него был слегка виноватый.
В приемной послышались чьи-то крики и звон бьющейся посуды. Акула поспешил скрыться. Ральф догадался, что так отходит от общения с родителями Душенька, но не стал проверять свою догадку. Воспитатель, не общавшийся с родителями и увозимыми, и воспитатель, только что через это прошедший, различаются, как солдат, отсидевшийся в окопе, и побывавший в бою. Вид Ральфа мог окончательно вывести находящихся в приемной из равновесия.
Он не навещал Курильщика сам, но каждый день справлялся о его самочувствии. Не потому, что его беспокоило здоровье Курильщика, а потому, что мучила совесть. Кроме того, он опасался, как бы Курильщик не захандрил. По просьбе Ральфа ему не стали придумывать никаких мифических болезней, объяснив задержку в лазарете всего лишь неблагоприятными анализами, но мнительного мальчишку и это напугало до смерти. Надо было что-то решать. Нельзя было держать его в лазарете дольше десяти дней, но Ральфу пока не хотелось возвращать его в группу, откуда Курильщика выживали.
