— Янус сказал, что все плохо? — то ли вопрос, то ли утверждение, у Бледного вечно не разберешь.
— Вроде того.
— Тогда пошли, — он оборачивается к сидящим у стены. — Вставайте. Сфинкс нас проводит.
И я их провожаю. Причудливой вереницей мы проплываем мимо аквариума с подсвеченной Горгоной, мимо стеклянных шкафов и непрозрачных дверей — странные длинные тени. Самая гротескная — та, что состоит из двух — Табаки на плечах Лэри — она выше всех и самая лохматая. Здесь нет Черного и Курильщика, зато Македонский тащит спящего Толстого, отражение которого в дверцах шкафов больше напоминает пухлый рюкзак. Я пропускаю их вперед и иду следом, любуясь и восхищаясь. Это моя стая. Читающая мысли, ловящая все на лету. Нелепая и замечательная. Запасливая и драчливая. Я могу полностью раствориться в нежных чувствах к ним — Черного нет, и некому сбить с меня сентиментальный настрой. Но боже мой, до чего же нас мало! Спохватившись, что отстал, тогда как следовало бы идти впереди, показывая дорогу, я убыстряю шаг и краем глаза ловлю последнее отражение в последнем шкафу — Македонского, утаскивающего за поворот свою сопящую ношу, почти слившегося с ним Сфинкса и еще кого-то, мелькающего белыми кроссовками сразу за нами, но исчезающего, стоит мне обернуться. Мне становится совсем хорошо. Специально для этого — последнего, невидимого — я начинаю вслух читать стихи. Совершенно дурацкие, такие, какие любил когда-то Волк:
Зеленый день падучей саранчи…
Предместных гор седые очертанья,
А от полей до дома — две сумы.
Две полновесных сумки стрекотанья…
ДОМ
Интермедия
Хламовник встретил их насмешками и хихиканьем.
— Хвост Слепого вернулся! — крикнул Пышка.
Зануда и Плакса выбили барабанную дробь на днищах дырявых кастрюль.
— Хвост Слепого! Хвост Слепого! — пропели они.
В голосах не было враждебности. Скорее удивление. Как будто месяц в лазарете вычеркнул Кузнечика из их жизни.
Волк жадно озирался по сторонам.
— И… и Сероголовый с ним, — неуверенно добавил Пышка.
Почти вся группа была в фуфайках с яркими, кричащими надписями. Кузнечик понял, что эта мода появилась в его отсутствие. Фуфайки сообщали: «Объятый пламенем!», «Моя жизнь — сплошное разочарование», «Держись подальше!». Лица над яркими надписями казались взрослее.
Спортсмен лежал на своей кровати, свесив ноги, и листал журнал. «Обстоятельствам не поддаюсь» — прочитал Кузнечик его надпись. На них с Волком он даже не взглянул. Волк опустил на пол сумки.
— Привет, Белобрысый! — сказал он Спортсмену.
Зануда и Плакса сразу перестали стучать. Спортсмен мимолетно глянул поверх журнала.
— Пышка, объясни этим, что я давно Спортсмен, — сказал он.
— Он уже давно Спортсмен, а не Белобрысый, — покорно повторил Пышка.
Волк сделал удивленное лицо:
— А волосы не потемнели.
Пышка обернулся за подсказкой, но погруженный в журнал Спортсмен его проигнорировал.
— Волосы Спорта тебя не касаются, — важно сообщил Пышка. — И тебя тоже! — рявкнул он на Кузнечика, хотя Кузнечик о волосах ничего не спрашивал. С Кузнечиком Пышка чувствовал себя увереннее.
Румяный и щекастый, похожий на откормленного поросенка, он прохаживался перед ними, не давая войти, а они ждали на пороге, пока ему это надоест.
— Вот что, — остановился Пышка и подтянул штаны. — Твою кровать, мамашина детка, мы отдали новичку. Фокуснику. Так что будешь спать в той комнате. И скажи спасибо, что вообще не отправляем к колясникам.
Кузнечик, давно заметивший на своей кровати чужие вещи, промолчал.
— Нам тут всякие дохляки, вроде тебя, не нужны, — закончил Пышка. — И вроде его! — палец Пышки переместился на Волка. — Такие, как он, и вовсе не нужны.
— Это Спортсмен придумал? — спросил Волк.
Спортсмен не снизошел до ответа. Только вытянулся во весь рост, зевнул и перелистнул страницу.
— Хвостик у нас теперь с ручками, — пробормотал он, не отрываясь от журнала. — Чудеса…
Кузнечик посмотрел на свои протезы и покраснел. Глаза Волка зловеще сузились.
Пышка вертелся вокруг, ничего не замечая.
— Давайте, катитесь. Здесь комната стаи. Не для всяких дохлых, по Могильникам шастающих.
Волк оттолкнул его.
— Ладно, я дохлый, — сказал он брезгливо. — А вы все здоровяки. Особенно ты и Чемпион. Или как там его теперь называют… Белобрысый. Значит так. Раз уж вы нас отсюда выперли, мы будем жить в той комнате по своим дохляцким законам, и пускай всякие здоровяки, вроде вас, к нам не суются. Ясно?
Кузнечику не терпелось уйти. Он незаметно наступил Волку на ногу.
— Хватит, Волк. Пошли отсюда.
Волк поднял сумки.
— Мы уходим, — предупредил он. — В свою комнату. Кто не считает себя здоровяком, может перебираться к нам. Места навалом.
Зануда и Плакса растерянно постучали в кастрюли.
— Эй! — возмутился Пузырь, подъезжая к Волку на роликах. — Что значит «ваша комната»? Я тоже там сплю, между прочим.
— Больше не спишь, — отрезал Волк. — Ты ведь здоровяк, так?
Пузырь оглядел себя.
— Не знаю. Не уверен.
— Ну хватит здесь распоряжаться, — Спортсмен привстал на кровати, отложив журнал. — Обнаглели! Катитесь на все четыре стороны, а Пузырь, где захочет, там и будет спать, не вам ему указывать!
Стая молчала. Новичок на костылях, умевший показывать фокусы, грустно смотрел на Кузнечика. Ему тоже хочется уйти с нами, догадался Кузнечик. Но ему досталась моя кровать. Его теперь не отпустят.
Они вышли в коридор, и кто-то запоздало засвистел им вслед.
Кузнечик засмеялся:
— Я этого и хотел.
— Знаю, — сказал Волк.
Они вошли в соседнюю дверь, и Волк включил свет. Комната была голая и уродливая. Два ряда железных кроватей со скатанными матрасами, только три из них застелены. Слепой, сидевший на полу у стены, поднял голову. Он совсем не подрос, хотя, может, по нему просто не было видно. Только волосы стали длиннее. Мода на фуфайки с надписями до него не дошла. Он был в клетчатой рубашке со взрослого плеча. В рубашке Лося, которая была для него слишком длинной.
— Привет, Слепой! — радостно сказал Кузнечик. — Это я. И Волк. Нас выгнали сюда. А ты уже здесь!
— Привет, — поздоровался Волк, опуская на пол сумки.
— Привет, — прошуршал Слепой.
Волк оглядел комнату.
— Грустно, — сказал он. — Но мы сотворим здесь райские кущи.