Через два пролета они достигли наземного уровня, и парень опять стал орудовать ключом.
Они вошли в сверкающий белой краской коридор, счастливые уже тем фактом, что очутились на поверхности.
Он взял ее за руку (у нее такая нежная кожа, мягкие, но очень сильные кисти, наверное, оттого, что она водит за руку ребенка, неа, это сделает сильнее руки, но не обязательно кисти, тогда почему же у нее такие кисти? Стоп, чувак, соберись, сперва нужно выбраться отсюда), повел по коридору к фойе.
А олень еще ехал в лифте, ожидая дальнейших инструкций. Это не означало, разумеется, что у него внезапно появились разум и личность. Он лишь обрел четкую цель, и пока он шел к ней, боль в животе почти стихла. Он не представлял, что с ним такое приключилось, да и, по правде говоря, не понял ровным счетом ничего из того, что с ним произошло за последние сорок восемь часов.
Створки лифта разъехались. Лифт прибыл в наземный уровень склада Атчисона.
Кекс с Наоми вскрикнули от удивления.
Они специально пошли по лестнице, чтобы избежать встречи с находчивым оленем, который умел пользоваться лифтом, и сейчас он опять настиг их.
– Какого черта? – заорал парень, и животное, кашляя, сделало в их сторону три неуверенных шага.
Кекс и Наоми ужаснулись. С близкого расстояния они заметили, что голова зверя прострелена в нескольких местах, а задняя часть туловища полностью раздавлена, после чего странным образом неправильно срослась.
Живот млекопитающего раздувался на глазах, его скрученные внутренности смахивали на витые ножки пианино.
Наоми вытянула руки вперед, одну к оленю, другую – к своему спутнику.
– Только – только – только… – лепетала она.
Парень посмотрел на нее, его голос стал на октаву выше обычного.
– Да?
– Не надо – не надо – не надо…
– Ты разговариваешь со мной или… вот с этим?
Она не знала.
Олень сделал в их сторону еще три шага, а они, наоборот, отступили назад и продолжали пятиться, двигаясь к Т-образному перекрестку.
В голове оленя в это время шла гражданская война. Здоровое звериное чутье вопило, приказывая ему повернуться и бежать от опасных двуногих, но инстинкт, еще более сильный, появившийся совсем недавно, требовал обратного. И этот новый голос был громким и твердым.
Иди вперед, говорил он, подойди как можно ближе, иди к ним, иди к ним, иди, иди, иди. И боль исчезнет.
Cordyceps novus знал, чего он хочет (он же все-таки не таракан, кот или парнокопытное).
Он нуждался в разумных, мобильных, социальных созданиях, стоящих в девяти метрах от него.
Олень продолжал двигаться к людям, а Кекс и Наоми – отступать, пока не достигли блочной стены в конце коридора.
Наконец они смогли развернуться и бежать, но это означало отвести взгляд от небывалого зрелища, которое сейчас разворачивалось в коридоре – они просто не могли такое пропустить.
Олень продолжал раздуваться, его тело стонало, скрипело и щелкало изнутри. Теперь он почему-то напоминал Наоми упитанного умпа-лумпа. Еще пять секунд, и его кишки полетят в разные стороны.
Люди были в радиусе попадания, но не знали, насколько они близки к неминуемой и болезненной смерти.
Однако в последний момент четырехлетняя дочь Наоми Сара спасла им обоим жизнь.
В последние три месяца девочка подсела на «Чарли и шоколадную фабрику» и на героя сказки, Вилли Вонку.
Дочь, а следовательно, и ее мать, смотрели киноверсию семьдесят первого года полностью или частично уже столько раз, что Наоми и сосчитать не могла. Иногда молодая женщина задремывала вместе с Сарой, а потом они обе просыпались, а фильм еще продолжался.
Иногда засыпала лишь Наоми, и ей снился Вилли Вонка.
Разбирая белье в другой комнате, она слышала диалоги и могла повторить их наизусть. Лучше всего помнила те эпизоды, которые пугали Сару.
Тогда девочка хотела, чтобы мама посадила ее к себе на колени, взъерошила волосы и сказала, что это всего лишь сказка.
Наоми не возражала. В такие минуты она и в самом деле любила дочь, потому что ощущала себя почти нормальной матерью. Самые страшные мгновения фильма оказались в то же время самыми мирными и счастливыми в жизни Наоми.
И она, конечно же, ощущала вину. Обязательно ли должен мой ребенок бояться и просить у меня защиты, чтобы я была счастлива? В общем-то, нет, но это помогало.
Однако единственное значение сейчас имел тот роковой эпизод, когда Виолетта Бьюргард крадет жвачку с обедом из трех блюд и начинает раздуваться, в итоге превратившись в огромную чернику.
Сара обычно зажмуривалась и в панике кричала: «Она сейчас взорвется! Мамочка, она сейчас взорвется!»
Вот что, похоже, олень и собирался сделать.
Наоми схватила Кекса за руку и потащила за собой, затолкав за угол и вместе с ним впечатавшись в стену.
А перегруженный скелет животного не выдержал. Нельзя сказать, что олень взлетел на воздух, как Мистер Скроггинс или как дядя Эноса Намаджиры. Все произошло немного иначе. Он стоял, и впрямь надувшись как Виолетта Бьюргард, а в следующую секунду его уже не было. Пол, потолок и стены коридора окрасились плотным слоем пенистого зеленого грибка.
Наоми плотно прижимала Кекса к стене – в нескольких сантиметрах от линии огня. Они находились под защитой бетонного косяка в то самое мгновение, когда во все стороны полетела липкая дрянь.
Это был уже второй раз, когда Кекс столь близко смотрел на Наоми, не чувствуя дрожи, а лишь благодарность и тесную связь.
Первая доля секунды стала волнующей – ее глаза были родным домом, единственным местом, куда он хотел прийти и остаться навсегда, и в его голове пронеслись последние строчки вызубренного стихотворения.
Невинность помыслов в избытке,
И взора мягкость – неспроста.
Но потом наступила и вторая доля секунды, и мир в его голове испарился, и осталось только сожаление. Поскольку он знал – не важно, как чувствовала она себя в эту ночь, возбуждение, опасность, волнение пройдут, и наступит завтрашнее утро, эмоции испарятся, и она поймет, что им никогда не быть вместе. Мать-одиночка – нет, невероятная мать-одиночка, не будет, не сможет выбрать жизнь вместе с бывшим заключенным, получающим гроши на паршивой работе.
А если чудо и случится, то это будет уже не она, и он не сможет уважать ее. Потому он избавит ее от неловкого признания, когда они выберутся отсюда: он просто тихо уйдет прочь. Она не поймет почему, но, наверное, будет благодарна ему: ведь он уберег ее от многих проблем.
Они услышали звук створок лифта, после чего раздались шаги.
