Ладомила узнала Григория в грязных рваных остатках, бывшей когда-то богатой одежды и приветливо улыбнулась.
— Здравствуй Гриша. Давно ты ко мне не заходил, я уж и не знала, жив ли ты или как?
— Кто этого захухрю, белебеню и баламошку сюда допустил? — возмутился стоявший неподалеку старший брат невесты. — А ну-ка братцы, возьмите его под рученьки и выбросите с глаз долой и из сердца вон, пока он свой поганый язык не распустил.
— Подождите, оставьте его. Нам нужно поговорить! — вступилась девушка за бывшего, а остальные застыли в ожидании дальнейшей команды. — Прости, Гришенька, так уж вышло, ты сам отказался от своего счастья.
— Безсоромна ты баба! Волочайка пустошная! Гульня, ведущая как пыня!
Кутерьма закусил удила, и, сложив руки кренделем принялся оскорблять ее на чем свет стоит, называя свою любушку словами синонимами гулящей женщины.
— Нет! Это не так! — Девушка от обиды заплакала и закрыла лицо руками.
А ее брат тут же с размаху влепил своим пудовым кулачищем в глаз охальнику, от чего тот повалился плашмя в грязь, не подавая признаков жизни:
— Отволочите этого тартыгу и лябзю подальше. А будет трепыхаться, еще добавьте на пряники.
Несколько воинов, сопровождавших свадебный поезд из пяти подвод, схватили Кутерьму за ноги и потащили в таком виде через все лужи, образовавшиеся в следах колеи. Нисколько не заботясь, захлебнется ли их подопечный или нет. На Гришку купание отразилось благообразным образом. Измерив темечком все впадины и выпуклости пересеченного рельефа местности, он, очухавшись, снова стал громко ругаться.
— Тетёшка ты нефырев … буль … тьфу … ревая, расщеколда … тьфу … буль … буль … тьфу … лошия! — его и без того грязный от бранных слов рот наполнился жидкой грязью.
Одарив страдальца напоследок по паре увесистых пинков, богатыри догнали подводы и неспешно отправились в таинственный русский город Великий Китеж.
Гришка же, корчась от боли, перевернулся в луже на живот, и принял положение «бегемот думает — всплыть или не всплыть», злобно глядя на удаляющийся свадебный поезд.
Пару раз, фыркнув как морж, он задрал голову в небо и поклялся:
— Господи! Покарай их всех на небе, а на земле я им сам отомщу!
Спустя час на центральной площади тревожно забил набат. Все люди, побросав дела, схватили первые попавшиеся под руку орудия труда и обороны, побежали к деревянному частоколу стен. Город со всех сторон обложили конники татаро-монголов. Они смело разъезжали вокруг ограды посада и, задиристо потрясая пиками, гикали.
Среди них выделилась небольшая группа и направилась к запертым воротам. Состояла она из четырех всадников, трое были явными азиатами, но вот четвертый, несмотря на татарскую одежду, обладал роскошной русой бородой и принадлежал скорее к славянам.
После того, как он заговорил, все сомнения, что это был русич, пропали.
— Будьте здравы, горожане! Мы пришли с миром. Откройте ворота, и никого не тронут! — крикнул он.
— А зачем вы пришли? С чем пожаловали? — отвечал ипат с деревянной башни у ворот.
— Мы проездом. Накормите наших людей и лошадей, а также дайте провожатого до Великого Китеж-града, и никто не пострадает.
— Вы и так весь корм забрали в прошлый раз, у нас ничего не осталось. А вожью мы вам не дадим! Никогда не бывать этому, чтобы русский человек показал поганым дорогу к нашему святому месту.
— Даем вам время до утра! Если не передумаете, разорим город, все спалим, а жителей потребим! — Сказав это, всадники развернули коней, и галопом поскакали в выросший на пригорке стан орды.
Горожане, обсудив требования захватчиков на городском вече, мужественно отвергли требование басурман. Подтвердив все как один — силу и несгибаемость русского духа. Каждый понимал, что утром от поселения останутся только головешки, поэтому спешили провести отпущенное время с семьями.
Напротив, услыхав, что кочевникам требуется вожь, у грязного Гришки в голове зародилась мстительная мысль: «Надо помочь татарам пробраться через болота. А они в свою очередь не дадут состояться свадьбе моей нареченной с вероломным отпрыском колдуна».
— Вы все мне еще спасибо скажете, за то, что спас ваши жизни! — приговаривал он сам себе, опустошая украденный кувшин с брагой.
Дождавшись темноты, Григорий перемахнул через стену и направился прямиком к татарам. Но далеко пройти на своих двоих не сумел.
По пути Кутерьму обнаружил дозор и спеленал арканом, как лазутчика. Обрадованные чингизиды не стали обращать внимание на ругань в свой адрес. И до становища протащили перебежчика на веревке, вспахивая его носом землю, как плугом, взрыхляя конский навоз вперемешку с черноземом. Собрав на себя все виды окрестной не лечебной грязи, как в городе, так и за ним. Наш оборванец превратился даже, мягко сказать не в бомжа, а в очень грязную редиску. Невыносимую вонь от него ощутили бы даже больные аносмией.
У татар не принято умывать грязных «гостей». Да и сами они были людьми привычными к неприятным запахам. Но для Гришки все же сделали исключение, окатив грязнулю несколько раз ледяной водой из кадушки.
Как выяснилось позже, в лагере его уже ждали. Поэтому вместо утилизации в выгребной яме мокрого пленного подвели к самому крупному шатру в становище. Парой тычков поставили на колени перед входом и заставили уткнуть голову в землю.
— Здрав будь, Григорий! Мы давно тебя ожидаем, долго же ты собираешься! — услыхал пленный чистую русскую речь над головой. — Он попытался приподнять голову и поглядеть на говорившего. И тут же схлопотал мощную затрещину чем-то увесистым, насыщенно-железосодержащим, вероятно, рукоятью меча.
— Раз ждали, то зачем весь мой почти новый кафтан изодрали, таская по кустам и буеракам на привязи как собачонку?
— Так ты же не красна девица, и не на почетный пир приглашен. А, не поваляй тебя в грязи эти славные батыры… Вот, кстати, вам Ханская милость, — над ухом парня прозвенела мошна с деньгами, переданная страже. — То утыкали бы тебя со стен стрелами калеными свои же соплеменники, аки Создатель наш небесный при сотворении серого ёжика утыкал его иголками, — продолжил вкрадчивый голос.
— Вод ведь злыдные люди! Я же для… а, они… — эх!
— Но ты не держи на них зла, Бог велел прощать. Тем более, завтра они все пойдут к нему на встречу вслед за своим Князем Юрием Всеволодовичем. Но пусть тебя это не тревожит, я отпускаю им все грехи.
Кутерьма осмелился искоса бросить взгляд, как раз в тот момент, когда собеседник накладывал на себя крестное знамение.
Перед ним стоял косматый монах в одеждах татаро-монгольского воина. Он, заметив движение, протянул руку и приподнял за подбородок голову Кутерьмы, заглянув тому в глаза.
