В бессильной злости борясь со сном, я пыталась одновременно открыть глаза и понять: зачем вообще о нем беспокоилась? Еще вызывать хотела, кровь свою готова была жертвовать. Ну не дура ли?
Барон сидел на полу у кровати, откинув голову на перину, немного промочив подол моей сорочки и простыню. Среди ночи мне, как всегда, стало жарко, и одеяло я откинула, чем спасла нежный гусиный пух от встречи с водой.
— Вы мокрый, — просипела я, с трудом сглотнув ком в горле.
— Попал под дождь, — негромко пояснил он, не поворачивая головы. Как смотрел в темный угол, так и продолжил смотреть, будто бы там было что-то интересное.
Я не слышала шума дождя, но на всякий случай поднялась на локтях — Улиса позади недовольно завозилась и пробормотала что-то гневное в подушку — и глянула в окно (ведьма, следуя каким-то своим ведьмовским традициям, никогда не зашторивала его на ночь): на чистом небе ярко сияла однобокая растущая луна, и звезды задорно перемигивались между собой, ничуть не скрытые тучами.
— Дождя нет.
— Здесь нет, — согласился Барон. Неторопливо, будто бы даже неохотно, он перевел взгляд на меня и сухо заметил: — Ты бледная.
— Вы тоже, — отозвалась я, но он меня будто бы не услышал.
— И совершенно бессильная.
Сердце сжалось и пропустило удар — лишь бы наказывать не взялся…
Кашлянув, я спросила:
— Чаю хотите? — ничего другого просто не придумала. Я не была виновата в своем бессилии, я ничего не делала, чтобы так получилось, но и оправдания придумать не могла.
Понимание того, что я действительно должна оправдываться за свою усталость, несколько ужасала.
Барон прищурился, но после недолгих раздумий кивнул. Поднялся на ноги и, прежде чем покинуть комнату, велел мне:
— Оденься. — Я была удостоена еще одного взгляда и хмурого: — Теплее. Здесь холодно.
Я не стала говорить ему, что температура понизилась из-за незаконного проникновения подозрительной и крайне опасной личности — так уж работало защитное плетение, — и ответственно подошла к требованию Барона: отыскала на самой дальней полке вязаные шерстяные носки — мою первую, мучительную и единственную попытку освоить рукоделие. Они были большие, страшные, но теплые и, вопреки своему жуткому внешнему виду, мягкие. После недолгих раздумий на плечи набросила серый шерстяной платок, укрыв им просторную и длинную белую сорочку. И побрела на кухню, утепленная просто на пределе своих возможностей.
Барон уже сидел за столом, был совершенно сухим, и дымом от него больше не пахло. Камзол висел на спинке стула, жилет был расстегнут, а рукава рубашки подвернуты. Выглядел он непривычно и оттого тревожно.
— Что-то произошло?
— Что-то всегда происходит, — пожал плечами он.
— Но мучает-то не всегда, — проворчала я.
Барон повел плечом — исчерпывающий ответ на мое замечание.
Ставила чайник я в задумчивой тишине, под странным взглядом Высшего.
Терпеть это получилось недолго.
— Случилось что-то плохое, да? — спросила у него, медленно опустившись на стул, для надежности опираясь на край стола: сил во мне было чуть, и ноги предостерегающе дрожали, обещая подогнуться в любой момент. Засевший в груди кашель давал о себе знать изматывающим зудом где-то внутри, за ребрами, но мне пока удавалось его подавлять.
Несколько секунд Барон просто недоверчиво смотрел.
— Тебе действительно интересно?
Я пожала плечами.
— Если хотите, я выслушаю. Людям после такого вроде бы становится легче, может и вам…
— Тебе стало? — спросил он пытливо, небрежно обрубив мою мысль.
— Что?
— Тебе стало легче, когда ты рассказала мне о своем горе?
— А у вас горе? — опешила я.
Ответа на его вопрос у меня не было. Я слишком плохо понимала свои чувства. Боялась в них разбираться и просто сваливала все в кучу, выживая как-то среди тесных сплетений страхов, робкой радости, ночных кошмаров и гордости, и еще многих и многих других своих ощущений, не каждому из которых могла бы даже дать имя.
Барон коротко усмехнулся.
— Не уверен, — сказал он и замолчал.
Я не тревожила его своим любопытством. Пока Высший, хмурясь, рассматривал столешницу, сосредоточенно вглядываясь в одинокую крошку хлеба, будто она таила ответы на все его вопросы, я рассматривала Барона, все больше поражаясь тому, насколько же он странный.
Предупреждающий тонкий свист чайника спугнул мое любопытное созерцание.
— На Потухшем острове идут дожди, — говорил Высший, пока я заваривала чай и рылась в шкафчике, разыскивая печенье. — Вероятно, причиной этому послужила моя работа с барьером. Не так давно я заметил в нем трещину…
Я резко обернулась, расплескав кипяток по полу, но даже не обратив на это внимания.
— Защита порой истончается, это не опасно, если вовремя заметить и исправить, — поспешно заверил меня он. — Раз в пару сотен лет, быть может реже.
— Вы исправили? — спросила я с замиранием сердца. Если вдруг окажется, что барьер, возведенный Высшими и защищающий наш искалеченный обломок земли от полного выгорания в бесконечности, скоро треснет… Что ж, проблема с проклятием уже не будет казаться настолько страшной. В скором времени мы все всё равно умрем.
— Исправил, хотя сил ушло много. Этот участок возводил не я. — Барон нахмурился. — Возможно, будь Рассах сейчас жива, проблем бы не возникло.
— А она мертва?
— Спит. Очень крепко спит, можно сказать — мертва. — Он хмыкнул. — Временно.
Я попыталась представить себе это, но воображение упорно рисовало застывшее лицо господина Тартена — для меня результат «временной» смерти выглядел примерно так.
Картина не вдохновляла.
— Но вы все исправили и нам уже ничего не грозит? — дотошно уточнила я.
— Да.
— Спасибо.
— О, — он небрежно махнул рукой, — не стоит. Ты меня уже отблагодарила.
— Когда это? — я совершенно точно не помнила за собой ничего такого. В смысле, благодарить его мне доводилось, но точно не за обыденное в его понимании спасение мира.
— Когда впервые поделилась со мной своей жизнью после изматывающего укрепления барьера.
— А…
Стала ли я чувствовать себя лучше, узнав, что у нашей первой встречи и первого же жуткого питания такая уважительная причина? Совсем нет.
Угроза разрушения нашего неказистого мира уже давно устранена, а от необходимости терпеть общество Высшего меня до сих пор так и не освободили. А самое ужасное — меня это уже не сильно-то и беспокоило.
Все же правду говорят: человек способен привыкнуть ко всему. Даже к чудовищу из легенд.
