— Привет, — сказал Мирддин.
Нимуэ склонила голову к плечу. Мирддин шагнул вперед и обнял ее.
Он чувствовал, как она собирается под его руками, концентрируясь в одной точке, стягиваясь в одну форму из остальных. Он провел по контуру — открытый лоб, высокие скулы, белое птичье горло, узкие плечи — стекло под пальцами теплело, как окно зимой от дыхания. Прошло не больше минуты, как она стала совсем такой, как Мирддин ее увидел в первый раз — тонкой, с голубыми, как лед, глазами на пол-лица, с короткими и легкими, как пух, волосами, разлетающимися над шеей, выступающей из воротника, как стебель из вазы. Простое платье, серое и бесформенное, стекало с ее плеч вниз, и Нимуэ проступала из него, как гребень из волны — новой линией при каждом новом движении.
Нимуэ-Ниниана-Вивиэн разомкнула губы.
— Ужасно долго я меняю форму, — сказала она. — Мне надо лучше концентрироваться.
— И тренироваться чаще, — в тон ответил Мирддин.
Нимуэ наморщила нос:
— Человеком утомляет. Да и сделаешь не все... Я проверяла границу, — пояснила она. — Все срослось просто идеально, даже шва между землями не осталось. А ты где был?
— А! Нашел кое-что... — у Мирддина мелькнула идея. — Давай покажу.
Мирддин сел на землю, опираясь спиной о дерево, и притянул Нимуэ к себе на колени.
— Не боишься? — спросил он.
Нимуэ запрокинула голову, упираясь затылком ему в плечо:
— Это мне следовало спрашивать!
Улыбка блеснула, как форель в реке. Нимуэ запрокинула руку вверх и коснулась его виска. Мирддин сделал то же самое.
— Тогда смотри.
Три. Точка. Один. Четыре. Один. Пять. Девять.
Цифры появлялись одна за другой, вспыхивая разноцветными сполохами; ему не приходилось делать для этого никаких усилий, они разворачивались впереди, как дорога, уводящая в бесконечность, давая прозрачное, головокружительное чувство потока. Он знал, конечно, что его восприятие субъективно, что грань реальности, к которой удавалось прикоснуться таким образом гораздо сложнее, отдаленней, непостижимей — но тем дороже была возможность разделить его с кем-то. Краем сознания он ощущал присутствие Нимуэ, ее жадное, распахнутое внимание.
Девять. Девять. Девять. Девять.
Полет замедлился. Они достигли нужного места. Вокруг обступила глубокая, прохладная синева, ровное сияние, перемежаемое цветными лучами.
Два. Один. Два. Восемь. Пять. Девять. Девять. Девять. Девять. Девять. Девять.
Три. Девять. Девять.
Мир сиял кобальтовым, синим, сапфировым. У океана над глубиной бывает такой цвет. У неба, на стороне, противоположной закату. И еще у витражных стекол иногда.
Они вынырнули наружу.
— Вот, — немного смущенно сказал Мирддин. — Мое новое любимое место в числе пи.
Нимуэ развернулась. Щеки у нее раскраснелись, глаза сияли — как после катанья с горки.
— Оно прекрасное! Можешь сказать... можешь сказать словами, почему?
Взгляд ее был ощутим, как прикосновение. Мирддин чуть пожал плечом.
— Число пи — иррациональное. Бесконечное.
Встроенное в саму природу вещей.
Как то, что между нами, вдруг подумал Мирддин.
— Обещай мне одну вещь, — сказал он вслух.
— Какую?
— Обещай, что будешь... что будешь продолжать быть. Неважно, как. Дану. Или духом. Или озером. Как угодно. Только обещай, что ты будешь.
Нимуэ выскользнула прочь. Села на землю, обняв колени. Темные пряди рассыпались, открывая ямку у основания затылка. Нимуэ подняла голову и грустно улыбнулась.
— Я не могу.
— Почему?
— А, — Она погладила сосновый корень, как кошку. Сорвала жухлую травинку и начала вертеть ее в руках. — Это когда ты знаешь, что должен хотеть жить. Обязан хотеть жить. Что у тебя нет никаких причин не хотеть жить. Что ты, в принципе, хочешь начать хотеть жить. Что ты должен заставить себя начать хотеть жить. Но не можешь, — Улыбка ее сделалась чуть виноватой. — Я очень плохо умею хотеть жить, Мирддин. У тебя так не было?
Мирддин помолчал.
— Тогда... тогда был момент, когда я хотел умереть, потому что слишком хотел жить. Жажда, которую нельзя утолить ничем, потому что, чем ее можно утолить, ты не вместишь. А всего остального слишком мало. Я... я не знаю, почему оно устроено так жестоко. Может быть, это просто что-то вроде наследственного заболевания. Люди, духи. Наследство падших народов по обеим линиям. Может быть, это просто Искажение. Может быть, это дурной порядок. Может быть, Восставшие были правы. — Он подался вперед. — Но знаешь что? То, что я видел... мне этого достаточно. Достаточно, чтобы быть благодарным. Чтобы верить, что мир достоин существовать. Нимье, ты понимаешь?
У Нимуэ сделалось какое-то странное выражение.
— Ты никогда не останавливаешься, да? — спросила она.
— Да. Нет. Наверное, я просто не умею.
Нимуэ замерла, закусив губу и будто прислушиваясь к чему-то, а потом легко вскочила, схватила Мирддина за руку и потянула к воде.
— Моя очередь показывать!
Они вошли едва по щиколотку — и вдруг сверху рухнула огромная масса воды, будто кто-то открыл невидимую плотину. Мирддин рванулся вверх сквозь синюю толщу, конца-края ее не было видно, он почувствовал, как Нимуэ приникает к нему, вдыхая воздух в легкие — и они вынырнули на поверхность.
Это было небольшое озеро посреди скалистых выгоревших холмов. Воздух был жаркий и неподвижный, над холмами вдали поднималось марево. Небо было безоблачное, выгоревшее почти до белого.
— Ничего себе, — выдохнул Мирддин.
— Я не могу теперь отходить далеко от воды. Но могу ходить везде, где есть вода. Подумала, что смогу тебя тоже провести, — пояснила Нимуэ. — Ты как?
Он подумал, поднырнул, повторил ее жест с передачей воздуха и вынырнул на поверхность.
— В порядке.
К озеру склонялись ветви, склоны холмов вокруг него были интенсивно зелеными очевидно, воды в округе было немного.
Цепь холмов изгибалась, сворачиваясь вдали. Скалы выступали из земли, как гигантские позвонки.
Вокруг стояло плотное, гулкое молчание — связанное не с отсутствием звуков — вокруг плескалась вода, шуршали листья, позванивали цикады — а с чувством отрезанности от всего. Он вспомнил полет на челноке — внезапно накрывшее его тогда острое ощущение, что больше никого нет, тишины и пустоты космоса, отрезавшей пассажиров челнока от остального мира.
Они вышли на берег.
Нимуэ принялась отжимать волосы. Ее простое платье не изменилось, только ткань промокла и стала прозрачной.
Мирддин оглядел себя. Комм превратился в литой браслет со впаянной пластиной янтаря, одежда — в какие-то невнятные штаны и рубаху, ботинки — в ременные сандалии. В сандалиях хлюпало.
