— Стабильный локус, — сказал Мирддин. -Древний.
Нимуэ кивнула.
— Это Кром.
Ветви деревьев, склоненных к воде, затрепетали, оттуда вылетела стайка существ величиной с ладонь. То ли ящерки, то ли человечки с прозрачными стрекозиными крыльями. Существа носились друг за другом, выписывая в воздухе петли и споря о чем-то тонкими птичьим голосами.
— Кто это? — спросил Мирддин.
— Мысли Крома. Воспоминания Крома. Такими Кром помнит вестников. И восставших. И дану.
— Такими... суетливыми? — Мирддин прищурился, всматриваясь повнимательней. Будто уловив его взгляд, стайка замерла в воздухе. Движение перестало быть хаотичным, один за другим летуны оборачивались и застывали в воздухе, трепеща слюдяными крыльями. Чирикающие глаза перестали спорить, постепенно галдеж их превратился в слаженный хор:
— Кром! Кром! Кром! Кром! Кром!
Мирддин охватил взглядом ажурную конструкцию из воздушных акробатов, соединенных незримыми линиями — и увидел очертания глаза. Тяжелое драконье веко в обрамлении чешуи, надбровная дуга. Веко медленно поднялось, открывая вертикальный зрачок, огромный глаз шевельнулся в призрачной глазнице, на миг остановился на незваном госте — и опять закрылся. Летуны брызнули в разные стороны, опять скрываясь в ветвях.
Мирддин поежился от ощущения древней силы, древней и равнодушной — будто под тонким днищем прогулочной лодки прошел безразличный левиафан.
— Кром спит, — сказала Нимуэ. — Нам его не разбудить. Говорят, он проснется только к концу света.
Мирддин попытался прикинуть эпоху:
— Он уснул еще до создания Авалона?
— Еще до падения Атлантиды, — Нимуэ кивнула и вытянулась на траве, запрокинув голову в выцветшее небо. — Люблю это место. Тут ничего не важно.
Мирддин сел рядом.
— Разве это хорошо?
— Тут нет «хорошо» и «плохо». Только выбор Крома. Только покой.
Холмы уходили вдаль, однообразные и безлюдные. Где-то вдалеке блестело между ними озеро — как разлитая ртуть. Воздух был неподвижен.
Кем надо быть, чтобы предпочесть проспать до самого Суда? Чтобы считать всю историю людей и дану бессмысленной суетой?
Он вдруг испугался, что если пробудет тут слишком долго, то окажется впаян в эту недвижную, спокойную тишину, как муравей в янтарь. Заснет на жесткой, прогретой белым солнцем траве, и не проснется никогда, никогда, никогда.
— Пойдем отсюда, — сказал Мирддин. — Пожалуйста.
Нимуэ села на траве и внимательно вгляделась ему в лицо. Встала, провела руками по волосам.
— Да. Да, конечно.
Она взяла его за руку и завела по колено в воду.
— Домой?
— А в Срединные земли можешь? — вдруг спросил Мирддин.
— Конечно.
Нимуэ обхватила его руками. Вокруг взметнулся, закручиваясь посолонь, водяной столб. В глазах на миг потемнело, уши заложило, как при подъеме на скоростном лифте — и столб рухнул, рассыпаясь брызгами вниз и в стороны.
Они стояли на валуне посреди ручья. Мирддин узнал распадок недалеко от Блейзова дома. В Срединных землях стоял пасмурный, промозглый март. Снег уже сошел, но до новой зелени было еще далеко. Холмы, покрытые пожухшей прошлогодней травой, казались издалека желтыми, замшевыми, как шкура какого-то зверя. Из трубы над домом вдалеке поднимался дым.
— Ух ты, — выдохнул Мирддин. — Удобно.
Он сам добирался в Срединные земли через круг менгиров. Это портал был древний и очень надежный, но привязанный к лунному циклу, почти такой же стабильный, как технические порталы на Авалоне. Через Аннуин можно было попасть куда угодно — но через Аннуин ходить было опасно. Слишком велик был шанс попасть не туда, куда планируешь, а туда, куда хочешь попасть больше всего. Нимуэ ходила дорогой воды — это было проще, но налагало свои ограничения.
— Кстати, — спросил Мирддин. — А как Блейз с Шоном умудрились меня тогда протащить на Авалон? Это ж было новолуние, насколько я помню.
Нимуэ пожала плечами:
— Ну, это же Блейз. Он просто попросил, и воды расступились.
— А, — сказал Мирддин. — Действительно. Я схожу поздороваюсь, — полувопросительно сказал он.
— Конечно, — Нимуэ улыбнулась и, подобрав ноги, села на камень. В легком платье на фоне голых ветвей ракитника она выглядела как-то особенно неуместно. Мирддиново облачение вернулось к прежнему состоянию, гораздо более подходящему для местного климата. Выйти сухим из воды, вспомнил он кармартенское выражение. Надо же.
— Не замерзнешь? — с сомнением спросил Мирддин. При каждом слове изо рта вырывался пар.
Нимуэ засмеялась:
— Этот ключ даже зимой не замерзает. Можешь не торопиться.
— Угу, — Мирддин повыше поддернул молнию на куртке, засунул руки в карманы и зашагал вверх по склону.
Мирддин потянул за бечевку, продернутую в калитку, толкнул — и она распахнулась.
Пес, дремлющий у крыльца, поднял голову, повел ухом, и опять опустил ее на лапы. Блейз, рубящий дрова, даже не обернулся.
Мирддин немного подождал и, наконец, окликнул его по имени.
Блейз нисколько не удивился.
— А, Мирддин! Привет! Чего стоишь, как неродной? На, подержи! — Блейз немедленно сунул Мирддину в руки полено. Отложил топор, вытер рукавом лоб и махнул рукой — мол, пошли в дом.
— Куда ты запропал-то?
Мирддин пожал плечом:
— Долго объяснять.
— Но у тебя нормально все?
Мирддин хмыкнул. Самое, наверное, человеческое выражение из всех слышанных. Люди всегда спрашивают, все ли нормально, и никогда — что собеседник считает за норму.
Нет, ну, наверно, происходящее можно было и так назвать. В каком-то глобальном смысле. Очень глобальном.
— Можно и так сказать, — согласился Мирддин.
Что-то видимо, в голосе его прозвучало, что Блейз обернулся от кривобокой металлической печки, которую растапливал щепками. Глаза у него блеснули.
— А, ну, оклемался, значит. Я еще думал — в Каэр-Динен тебя тащить, а потом думаю — ну его, этот Каэр-Динен, толку от него...
Мирддин попытался представить, что вышло бы, если бы Блейз реализовал первоначальное намеренье, и аж зажмурился.
Блейз тем временем закончил с печкой и теперь шарил по полкам, стуча банками и ящиками.
— Наши беспокоились все, как ты там... Поразъехались, правда, сейчас все. Шон вот в город махнул, и всех за собой потащил. Ну, понятно, он женатый у нас теперь, а в городе и доктор, и все дела. Кран повернешь — из стенки вода течет, чего не жить? В общем, поедешь в Кармартен — заглядывай. А то они с меня потом всей толпой голову снимут, а она мне дорога еще...
