Шон скрестил руки на груди.
— Слышь, Мерлин, а у вас там, небось, и булки на деревьях растут? Хошь — мороженое, хошь — пироженое...
— Типа того, — коротко согласился Мирддин.
Он пытался оттереть пальцы тряпицей, но у него не получалось. С другой стороны, возможно, в этом был плюс — большая... аутентичность.
Шон хмыкнул.
— И что ж ваше фейское высочество у нас забыло?
Мирддин замер.
Шон заржал и хлопнул его по спине:
— Да не бойся, не выгоним. Масла у Мойры возьми, белоручка, нормально ототрется.
Вообще-то из всех возможных вариантов размещения Мирддину достался самый комфортный. Гараж был отдельным помещением, куда посторонние заходили только днем и не очень часто. И оно было просторней, чем любое другое в доме. Но звук сквозь стены проходил беспрепятственно. Сейчас через них сочился тонкий младенческий плач.
Слушать это было совершенно невозможно.
Мирддин накрыл голову тощей подушкой. Звук стал потише, но жалобу все равно было слышно. Человечья душа, плохо что-то еще понимая, пыталась обжиться в теле, обминая его под себя. Что-то получалось, что-то нет... Непонимание и дискомфорт так и сочились через стену. Игнорировать их почему-то было сложнее, чем обычную человеческую сутолоку. Возможно, дело было в том, что к взрослым Мирддин уже притерпелся.
В конце концов он раздраженно приподнялся на локте и намалевал на стенке пальцем «глушилку».
Вокруг сотворилась блаженная тишина, и он наконец-то провалился в сон.
Утром было так тихо, что ему на миг между сном и явью показалось, будто он дома. Никто не гремел кастрюлями и сковородками, не кричал ничего, высунувшись из окна, не бегал с топотом вверх и вниз по лестнице, не ругался, не плакал, не хохотал, не пел хором.
Для человеческого дома это было нехарактерно. Мирддин понял это и подскочил, как ужаленный. Он лихорадочно заозирался во всех слоях, пытаясь выяснить, что произошло — и оторопел.
Он совершенно не ожидал такого эффекта. «Глушилка» была совсем простым и слабеньким знаком, из тех, что любой ребенок умеет делать. Она даже погасла почти сразу же. Резонанс у нее был совсем ничтожный — и Мирддин никак не ожидал, что он так скажется. Весь дом спал. Всех накрыло тишиной, как одеялом.
Мирддин аж зубами скрипнул.
Заколдовать хозяев дома, которые тебя впустили. Без их ведома. Да еще и нечаянно.
Нарушить закон гостеприимства. Не удержать контроль.
Какой стыд.
И, главное, не сделаешь ничего уже. Знак уже рассеялся, а «зорьку» сделать... так ведь и тоже не знаешь, чем закончится. Пойти начать всех расталкивать? Неловко как-то.
Какой дилетантизм. Какая халатность. И это в здравом уме и трезвой памяти.
Молодец, нечего сказать.
Промаялся он примерно до полудня — примерно тогда на крыльцо выбрался всклокоченный Шон, зевнул во всю пасть, продрал глаза на солнышко и удивился:
— Ох и хорош мы спать! Вроде вчера и не пили ничего... — Он еще раз зевнул, потрусил к рукомойнику, привешенному у забора, и увидел Мирддина. — Эй, Мерлин! Чего кислый такой?
— Это я, — выговорил Мирддин.
— А? — Шон лил воду себе за шиворот и особо не прислушивался.
— Все уснули, потому что я вчера случайно наложил знак, и вас задело. Я нечаянно. Я больше не буду.
— Ну, не будешь, так не будешь, — покладисто согласился Шон, снял с плеча полотенце и принялся вытираться. Был он какой-то повышенно добродушный и выглядел отдохнувшим. Мирддин подумал, что, может быть, «глушилка» ему и правда не повредила. Он пригляделся повнимательней. Никаких следов чар на человеке не было.
— И не пырься на меня так, — добавил Шон. — Все живы-здоровы. Кейли вон хоть выспалась, а то по четыре раза за ночь вскакивает. Все нормально.
— У нас считается, что так поступать... невежливо, — наконец, выдавил Мирддин.
Более корректным словом было бы «непристойно», но у Мирддина не было сил это объяснять.
Шон хохотнул:
— Это ты нам нахамил, что ль? Фейское хамство, страшная вещь! — Шон опять заржал. Похоже, он совершенно не видел тут проблемы.
— Мерлин, а ты не можешь что-нибудь сделать, чтоб такое постоянно было? — робко спросила с крыльца Кейли. На руках у нее сопел младенец. — Или хотя бы иногда... А то правда, Грейси так укачивать сложно бывает.
— Я попробую, — сказал Мирддин.
Вообще-то, такого тоже делать не следовало бы. Но Мирддин был им должен, и это был простой способ расплатиться. Он порылся в памяти, нашел нужное, подумал и зашарил по карманам в поисках карандаша. Знак был сам по себе очень простой, но человеческий и женский, транспонировать под себя его пришлось дважды, и все равно делать его было ужасно несподручно. Как ногами вдевать нитку в иголку. Остальное было делом минутным — найти в гараже среди прочего хлама кусок фанеры с пол-ладони и вырезать на нем нужное.
Шон, собиравшийся куда-то по делам, прощался на пороге с женой. Мирддин переждал, пока они намилуются, и поймал его на полпути к калитке.
— Вот, — сказал Мирддин и протянул деревяшку с вырезанным на ней знаком. — Это человеческий знак. Рассчитанный на человеческого ребенка. Для хорошего сна. Он совсем слабый. Никого из взрослых не заденет и через месяц выветрится. Возьми, если хочешь. Или брось в воду, все просто смоет.
Шон озадаченно уставился на амулет. Кажется, он уже успел забыть про разговор.
Орла, о чем-то судачившая через забор с Мойрой, развешивавшей пеленки, вытянула шею:
— А ну дай сюда.
Шон кинул ей вещицу. Орла ловко поймала ее узловатыми пальцами, желтыми от табака, повертела, зачем-то попробовала на зуб и подозрительно уставилась на Мирддина.
— А ты откуда такое знаешь? — подозрительно спросила Орла. — Тебе такое вообще знать не положено.
— По памяти, — ответил Мирддин. – Керидвен такие делала.
— А, — протянула старуха. — После Керидвен-то у нас знахарок и не было особо. А по молодости-то я и сама к ней бегала. Приворот-отворот, дело известное...
Мирддин прикусил губу. Он знал, что время на Авалоне и в Срединных землях бежит по-разному, но это редко бывало настолько... очевидно.
— Она скучает, — вслух сказал он. — По людям.
— Еще бы не скучать. А кто в холмы ушел, тому назад дороги нету. Вернется, шагнет на землю — и станет, как я. Было яблочко наливное, стало печеное. — Орла дробно засмеялась и бросила амулет Шону. — Бери, худа не будет.
Шон кивнул. Повертел вещицу в пальцах и передал Кейли. Кейли сунула ее младенцу. Младенец сжал деревяшку и булькнул.
Тоже человек, подумал Мирддин. Уже человек. Кейли перехватила его взгляд и улыбнулась:
