— Знакомься — Мерлин, — пояснил он. — С соблюдением человеческих обычаев у него по-прежнему не очень, но делать комплименты он уже наловчился.
— Это не комплимент, — ровно пояснил Мирддин. — Это вопрос. Да или нет?
Джиневра недоумевающе оглянулась на Артура. Артур нахмурился. Мирддин начал объяснять.
— Ты подходишь, садишься, следя за тем, чтобы твои глаза находились на одном уровне с собеседником. Расспрашиваешь. В ключевой момент разговора подаешься вперед и касаешься. Запечатлеваешь на себя. Ты специально это делаешь?
— Я разговариваю с людьми так, чтобы они поняли, что они важны! — Она помолчала, накручивая на палец белокурый локон. — Но да, меня так учили.
Она нашарила туфлю, наклонилась, поправляя задник, и бросила на Мирддина раздраженный взгляд исподлобья.
— Кто учил?
Джиневра выпрямилась и скрестила руки на груди.
— Мама. Она всегда так делала.
— Как ты выбираешь тех, к кому подходишь?
— Это что, допрос?
Артур погладил ее по плечу:
— Ответь, пожалуйста.
Джиневра потеребила нитку жемчуга на шее.
— Когда люди уязвимы, они... более открытые. Более настоящие. Это меня трогает.
Потрясающе, кисло подумал Мирддин. Он повернулся к Артуру.
— У всех, к кому она подходила сегодня, были атрибуты культа Помоны в личных вещах. Изображения, лампады. Символика. Это и есть наиболее целевой для таких культов сегмент — уязвимые люди, которым нужно утешение.
Артур подобрался.
— Стоит ждать Помону опять?
— Ее саму — нет, — сказал Мирддин. — Но кто-нибудь может попытаться занять ее место. — Он прикусил губу. Ему пришла в голову мысль. — Собственно, то, что вы делаете, может быть важнее, чем кажется. Нужно взять символику Помоны и наполнить ее новым содержанием. Это стандартный прием, который всегда использовался при борьбе за паству и при поглощении одного культа другим. Ключевой образ культа Помоны — женщина, которая является больным и приносит утешение. Если поставить ассоциацию с Джиневрой — этой лакуной больше не сможет никто воспользоваться. У образа появится реальное, а не иллюзорное содержание. Им нельзя будет злоупотребить.
Артур и Джиневра переглянулись.
— Тогда продолжаем по графику, — подытожил Артур. — Мерлин, еще предложения?
— В городе есть другие госпитали? В них, скорее всего, творится то же самое.
Артур чуть нахмурился:
— Есть хоспис. Мы туда не планировали, но... — он повернулся к Джиневре. — Ты как?
— Хоспис так хоспис, — сказала Джиневра. — Но, — она принялась поправлять платок, художественно торчащий у Артура из нагрудного кармана, — с тебя день. Полностью. Никакого Пеллинора, никаких военных, никакой прессы, никаких, — Джиневра слегка потрясла Артура за галстук, — выскакивающих из углов советников.
Артур ухмыльнулся:
— Только ты и я. Честное королевское!
Мирддин едва успел отдернуть ногу от артуровского ботинка. Определенно, в присутствии Джиневры у Артура с координацией творилось что-то странное.
В балконную дверь деликатно постучали. Артур оглянулся — за стеклом маячил адъютант, показывая на часы.
Артур одернул пиджак и расправил плечи.
— Труба зовет! — заявил он. Джиневра поправила ему лацкан.
— Погодите, — сказал Мирддин. — Какой-то маркер все-таки необходим.
Он перегнулся через перила и сорвал тонкую ветку. Яблони давно отцвели, но Мирддин сжал ее в кулаке — листья пожелтели — опали — появились почки — распустились — яблоня зацвела. По балкону разлился запах. Мирддин протянул Джиневре ветку:
— Для пущей божественности.
Джиневра двумя пальцами отщипнула яблоневый цветок, вставила в волосы и повернулась к Артуру:
— По-моему, он притворяется, что не понимает наших обычаев.
— По-моему, тоже, — Артур подмигнул Мирддину и распахнул перед Джиневрой дверь.
Мирддин проводил их взглядом. По всей видимости, у людей слово «бог» не находилось по своим коннотациям где-то между «ассенизатор» и «мошенник на доверии».
Он притворил дверь, подумал и наскоро очертил вокруг себя границу. Вокруг возник крохотный пузырь тишины, плывущий над городом людей, как батискаф под водой. В глубине, в темноте, среди неведомых тварей, привыкших жить под невыносимым давлением в тысячи атмосфер.
Он лег, вытянул ноги и запрокинул руки за голову. Яблоневые ветви почти смыкались над балконом. Не волшебные и не символические. Какими им здесь и следовало быть, по-хорошему.
Что-то царапало Мирддина в выбранной тактике. Если бы Джиневра была дану, использовать ее таким образом было бы однозначно неправильно и опасно для нее и окружающих. Но она была человек; то, что она делала, было, по ее словам, частью человеческой традиции; Артур не видел в происходящем ничего плохого; судя по данным с комма, пациентам после общения с ней не становилось хуже. Он сообщил ей и Артуру о том, что они собираются делать и к каким последствиям это может привести. Они, кажется, не очень хорошо поняли, но в любом случае, нельзя было сказать, что Мирддин использует их вслепую.
Тогда где ошибка?
Ошибка в том, что это разовая мера. Джиневра не может сидеть с этими людьми каждый день. И она не может утешить их раз и навсегда. Нужно сделать так, чтобы они перестали нуждаться в забытьи, устранить саму причину, по которой они были готовы взывать к Помоне или кому-нибудь еще. А как?
Он крутил в голове этот вопрос, когда сквозь границу пробился крик о помощи.
Звала Нимуэ.
Река была широкой, глубокой, судоходной. Течение шло ровно, спокойно и стремительно. Огромные тела кораблей проходили, то и дело заслоняя солнце. От реки исходило чувство спокойствия и мощи, как от всех рек. Но все-таки это была человеческая река, в ней было много лишнего. Ржавые детали на дне, резиновые покрышки, что-то еще, названия чему Нимуэ не знала. Ботинки и туфли. Под Золотым мостом их оказалось неожиданно много – наверное, потому, что тонущие пытались сбросить обувь.
Но это было не главное. Главное было то, что пространство под мостом опять стало цельным, «кротовая нора», ведущая в локус Помоны, исчезла. Такие искусственно созданные проходы требовали ухода. Их следовало поддерживать. Как только стало некому это делать — дыра сомкнулась. Нимуэ проверила еще раз. Да, все верно. Даже следа не осталось.
Она медленно пошла вверх со дна, вдоль бетонных и металлических опор моста, к поверхности. Коснулась ее — и тут же опять скользнула под воду, прячась. Над ней на мосту были люди, и напряжение от них стекало в реку, как электричество.
Их было двое. Один — за перилами, на металлическом парапете, и второй — с другой стороны. Небо над ними было серое, как одеяние одного и как лицо другого.
