Ничего не произошло.
Пауза затянулась до неприличия. Многовековой ход ритуала был нарушен.
— Свершилось знаменательное, — громко сообщил Эльфин. — Теперь у тебя есть шанс радовать Солнцеликого не своей смертью, а своей жизнью.
Он встал со своего места, поднял юношу за плечи и аккуратно втиснул в свое кресло, а сам встал за спинкой.
Толпа ахнула.
— Воистину так, — наконец, произнес Солнцеликий и сделал повелительный жест. Церемония продолжилась своим чередом, хотя и несколько неуверенно. Гвальхмаи сидел, боясь пошевелиться. Мэлгон со свитой сохраняли бесстрастное выражение, как и подобает воплощенным божествам. Эльфин, небрежно опираясь о спинку трона, разглядывал толпу.
Начался и закончился еще один заунывный гимн, отплясали сложный танец аккуратно одетые общинные дети, прошли строем стрелки и копейщики, сверкая начищенными щитами. Солнцеликий поднялся с трона, торжественно благословил толпу и повернулся, чтобы уйти.
— А мне... что мне теперь делать? — вырвалось у новоиспеченного Сына Солнца.
— Отдыхай, — величественно обронил Мэлгон. — Сегодня был славный день. Когда ты понадобишься — тебя призовут.
Гвальхмаи упал на колено в поклоне.
Солнцеликий со свитой скрылись внутри храма.
Как только захлопнулась последняя дверь, Мэлгон схватил Эльфина за грудки и впечатал в стену:
— Как. Тебе. Это. Удается?! — зашипел он. — Как тебе удается всегда нарушать свои клятвы, Гатта?!
Эльфин не сопротивлялся.
— Мэлгон, — мягко сказал он. — Ты сам взял с меня слово не попускать порчи. Если бы я не вмешался, этот юноша определенно бы... попортился.
— Ты заклинил систему!
Эльфин пожал плечами.
— Локус стабилен.
Мэлгон с отвращением выпустил Эльфина и начал мерить шагами залу.
— Бездна работы! Тончайшие настройки! Изысканнейшая работа с мировоззрением! Филигранные ритуалы! Проклятье, ты хоть понимаешь, чего мне это стоило?! Сколько времени я убил на то, чтоб как следует все откалибровать! И все насмарку!
— О, — участливо протянул Эльфин. — Я понимаю.
Мэлгон остановился прямо напротив него:
— На кой это тебе было нужно, Эльфин? — прошипел он. — Это же «златая цепь»! Ты же сам себя приковал, чистоплюй! Ладно, ты потопишь меня. Но ты же и сам сдохнешь! Зачем ты это сделал?!
Эльфин бросил взгляд за окно.
«Нет мудрей и прекрасней моей жены и нет бардов, равных моему сыну». Мысль, впечатанная в самый воздух.
По губам Эльфина скользнула улыбка.
— Действительно. Зачем.
Ты начинаешь с того, что для тебя существует одна-единственная дорога, мысль равная слову равная делу равная сути, единственно верная, единственно гармоничная, максимально эффективная — как путь реки, пролагающей себе русло. Как траектория пули, выпущенной снайпером в цель.
Потом ты отказываешься от нее ради возможности делать выбор. Кружить. Плутать. Ошибаться. Ты обнаруживаешь, что существует бесконечное множество путей, ведущих из точки альфа в точку омега, и дело не столько в дороге, сколько в попутчиках, и открывающихся видах, и удовольствии от странствия во все стороны света.
А потом вдруг выясняется, что мир вопиюще моноцентричен. Что в конечном счете есть только два направления — к истине или прочь от нее, а прекратить движение невозможно.
Тогда ты что-то делаешь.
С формальной точки зрения это была, конечно, ошибка, и ошибка фатальная. Запереть себя в локусе, да еще в локусе Мэлгона, да еще дав слово ничего не портить.
Эльфин прикинул, что будет дальше.
«Златая цепь» не даст ему покинуть локус.
Старая клятва не даст им с Мэлгоном поубивать друг друга и тем самым разрешить ситуацию побыстрее. Клятва, данная над волнами, сокрывшими Атлантиду. Тогда еще казалось, что можно разойтись во мнениях о целях и средствах — и остаться друзьями.
Как мы были молоды.
Как мы были наивны.
Как все, кто живет во времени.
Оставалось ждать, кто кого пересидит. Мэлгон на своей территории, но в локусе; ритуал его сорвался, так что вскоре его одолеет Жажда и он будет вынужден искать жертву на стороне, а это тоже требует времени. А жизнь, вырванная силой, питает гораздо слабее, чем отданная добровольно — а у людей новый король, который отнюдь не дремлет.
У него самого в активе запас сил, скопленный на Авалоне (ах, нельзя жить сладко, не живя разумно, хорошо и правильно, и нельзя жить разумно, хорошо и правильно, не живя сладко!).
С шансами семь к десяти Мэлгон с присными зачахнет быстрее, чем у него закончатся силы на блокировку. После этого начнется, конечно, самое тяжелое — Эльфин понимал, что после этого локус рухнет на его плечи. Истощение к тому времени станет значительным, и надо будет приложить большое усилие, чтобы не последовать по Мэлгоновым стопам и не превратиться в новый вариант Солнцеликого. Впрочем, Эльфин почти не сомневался, что у него хватит на это гордости. Ах, распря, старая распря, и от тебя может произойти какая-то польза.
Но по людским меркам, конечно, это все займет довольно долгое время. Возможно, за это время природа возьмет свое, и они научатся как-то жить сами. Им, конечно, не придется легко, но что поделать.
Жалко, конечно, было больше не увидеть Керидвен. Плохо, что не было возможности попрощаться, и очень нехорошо было оставлять ее вот так, в неизвестности. Он растягивал человеческие годы, как мог, но все равно у них было слишком мало времени. Не так уж мало по счету людей, но по почти ничего по счету дану. Сколько она продержится на Авалоне без него?
Но в глобальном смысле он был за нее спокоен. Керидвен — человек, а люди выкуплены. И если красоту, и мудрость, и силу Керидвен видит он, Эльфин, то уж Единый видит-то и подавно.
Жалко было, конечно, не увидеть и не узнать, что будет дальше с Мирддином. Объединит ли он Срединные земли? Останется ли жить среди людей или вернется на Авалон? Будут ли у него свои дети? Будет ли кто-то из них похож на Эльфина?
Думать об этом было тяжело, но и тяжесть эта была хороша — это означало, что он еще живет, и помнит, и чувствует. Когда последняя грань будет пройдена, когда он опять станет прядью великой реки, когда он вернется к тому, с чего начал, он уже не будет знать, что такое глупости, и ошибки, и сожаление, и боль, потому что именно это отличает неживое от живого, и орудие от орудующего, и непадших от фир болг, от дану и от людей.
Заклятие на площади маячило, как бельмо на глазу.
Мэлгон скрипнул зубами.
Он же знал, знал, знал, что нельзя связываться с Гаттой.
Он же знал, знал, знал, что оценить красоту конструкции он сможет не больше, чем свинья — бисер.
