— Пи очень красивое. Это как лететь на флаере и смотреть на пейзаж внизу. Есть очень красивый момент, не далеко от начала, шесть девяток подряд, с семьсот шестьдесят девятого знака после запятой. Они светятся темно-синим... Надо будет попробовать. Может, я смогу показать тебе...
— Ты говорил про деревья, — напомнила Нимуэ.
— А. Да. — Не отрывая пальцев от ее виска, Мирддин свободной рукой нашарил дерево, прикрыл глаза, настраиваясь, и улыбнулся, не поднимая век:
— Смотри!
На миг она увидела поляну из глазниц Мирддина, как сквозь окно — с точки на фут выше, как сквозь тонкое зеленоватое стекло — но тут стеклянная граница лопнула с хрустальным звоном, и все рывком изменилось.
Она уходила корнями вниз, вниз, в глубину, к сердцу земли, за сладкой водой, которая становилась ее прохладной кровью, ее тысячи, тысячи незрячих лиц теснились, подставляя ветру щеки, жадно глотали солнечный свет раскрытыми ртами, мир был прочен, вечен, незыблем, размеренно вращался вокруг, наматывая круги — от дня к ночи, от зимы к лету, снова, и снова, и снова. Она сладко потянулась вверх, чуть пританцовывая, расправляя плечи — макушка ушла в синий воздух, где толклись мошки, стрижи, облака, птицелеты, спутники, становясь все выше, выше и тоньше, протянула руки, вбирая и обнимая, маленький синий шарик, огненная золотая бусина, ожерелья, россыпи, а ее было мало, было отчаянно мало.
В ледяной тьме смеялась, переливалась, гремела, грохотала неистовая симфония. Нимуэ задохнулась от ужаса и восхищения.
На это невозможно было смотреть.
Не смотреть на это было невозможно.
Двойная спираль крутилась быстрее, быстрее, быстрее.
Гармония гремела — на самом пределе выносимого. За ним.
Черное, золотое, алое толклось внутри и снаружи, обгорая и осыпаясь в ледяную тьму раскаленными хлопьями.
Сквозь литавры и трубы какой-то голос звал ее по имени.
Нимуэ... Нимье!
Нинева. Ниниан. Ниниэн.
Вивиэн, Вивьен, Вивиана!
Имена падали вниз, отсекая ее от вечности хрустальными гранями.
Последнее рухнуло стальным лезвием.
Нимуэ открыла глаза. Она сидела, вжавшись спиной в корень. Над ней, тяжело опираясь о ствол, на коленях стоял Мирддин, взмокший, как от долгого бега. Прядь прилипла ко лбу, по футболке расплывалось темное пятно.
— Гвен... Гвендолоена, — выдохнул он. Нимуэ скорее прочитала это по губам, чем услышала.
Внутри черное и алое билось о стеклянные стены. Стекло похрустывало, ползло трещинами.
Черное,золотое, алое.
То, к чему у Мирддина был ход, а у нее не было.
Алое,золотое, черное.
Пусть будет мое.
Или пусть перестанет быть.
Это было как голод, только много острее голода, полностью застилавшее обычное зрение.
Там, снаружи, за стеклянными гранями, нельзя было жить, нельзя было дышать, но это было неважно, неважно, неважно.
— Ты как? Как ты? Ты меня слышишь?
Как он может? Как он смеет!
Это нечестно.
Это несправедливо.
Пусть отдаст!
Пусть отдаст обратно!
Черное, золотое, алое.
Алое, золотое, черное.
Пусть будет мое.
Или пусть перестанет быть.
Пусть отдаст.
Или пусть не будет.
Нимуэ разлепила веки.
— Уходи. По... жалуйста.
Она попыталась подтянуться и встать. Ветка обломилась. Дерево закричало.
Не слушая, она попыталась втиснуться внутрь, пройти еще раз тем же путем наружу — но береза была слишком полна березы, в ней не было места еще для Нимуэ. Она попыталась надавить — дерево под рукой хрустнуло. Она с недоумением посмотрела на раскрошившийся в черную пыль корень. Тогда она попыталась вместить дерево в себя — и оно вскрикнуло, кануло внутрь, растворилось и исчезло. Его не стало.
Она потянулась, пытаясь зацепиться хоть за что-то — но все, чего она касалась, распадалось и умирало. С этим ничего нельзя было поделать.
Она этого не хотела.
Тогда пусть не буду я.
Она подтянула ноги к груди и обняла колени.
На краю сознания, отдельным слоем сквозь черно-красную пелену проступала сетка лучей. Лучи держали мир; это было как гравитация, но важнее. Связь? Смысл? Суть? Лучи соединяли бусины света. Некоторые метались. Это было как три точки, пытающиеся вырваться из проходящей через них плоскости.
Одна бусина скользнула ближе; мелькнули карие тюленьи глаза, плеснуло морем. Волна подхватила ее — и все померкло.
[1x02] вода
Что такое человек?
Человек — тот, кто включает в себя все.
Я не включаю в себя все.
Я не человек.
Нимуэ рывком села, подтянув колени к груди.
Вокруг была незнакомая комната — просторная, светлая и пустая. В ней стояла ватная тишина. Нимуэ ощутила себя стрижом, залетевшим в облако.
Сердце билось где-то у самого горла. Тонко запищал какой-то датчик.
Нимуэ откинула одеяло и подбежала к окну. Гладкая серая стена уходила далеко вниз и там, внизу, несколько узких террас сходили уступами к морю. Море было серое, небо тоже было серое, пасмурное, границы между ними не было, и оттого казалось, что смотришь на внутреннюю поверхность шара.
Край света.
Место было незнакомое; может быть, мрачноватое — но это не объясняло острого чувства непоправимой потери. Что-то было потеряно; забыто; непоправимо сломано...
Дверь с шелестом скользнула в сторону, Нимуэ обернулась, увидела круглые карие глаза шелки — и прикусила фалангу, чтобы не закричать.
Каэр что-то сделала — память отступила, не исчезнув, но отдалившись.
— Чшшш, — сказала Каэр. — Ничего непоправимого не произошло. Все целы и относительно здоровы. Лес вы, конечно, покорежили, но не больше, чем пара бурь.
— Что... — Нимуэ хотела спросить «что произошло», но голос у нее сорвался.
— Мирддин Эмрис оказался человеком, и ты выпала через него в Аннуин, — Каэр прекрасно поняла вопрос. Она вздохнула. — Мы, конечно, ожидали чего-то подобного, но не думали, что все произойдет так быстро. Но вы отлично справились. Мирддин умудрился тебя удержать. Очень нехарактерная способность для человека. Думаю, дело все-таки в том, что он полукровка... Мы бы, конечно, тебя нашли, но у тебя нет Предстоящего, так что личность, скорее всего, пришлось бы выращивать с младенчества заново. Тоже, конечно, ничего страшного, но, я думаю, ты предпочла бы сохранить актуальную, нет?
