Мирддин окончательно убедился, что разговаривать тут не с кем и не о чем. Не то, чтоб у него раньше были какие-то иллюзии, конечно.
— А если его прямо сейчас отправить по риновским следам? — деловито спросил он у отца.
Эльфин покачал головой:
— Не стоит. Он и двух шагов от своего капища сделать не сможет. Я наложил заклятие так, что он больше не может никем питаться. Еще немного — и он развоплотится сам. Об этом не стоит беспокоиться. Главное сейчас — дать людям как можно больше времени, а для этой цели воплощенный хозяин локуса лучше, чем развоплощенный, ты же знаешь. — Он повернулся к хору и обвел певцов глазами. Под его взглядом все замирали, как завороженные. — Вы — Предстоятели своего народа. Ступайте и скажите всем — если никто из людей не возьмет на себя ответственность за этот город, он рухнет. Идите.
Ослушаться никто не посмел. Жрецов как ветром сдуло.
Эльфин развернулся и медленно направился вглубь храма.
— Стой! Посмотри мне в глаза, трус! — прошипел ему вслед Мэлгон.
Эльфин не оглянулся.
Только когда за ним захлопнулась тяжелая дверь кельи, Эльфин опустился на узкое ложе и ссутулился, упершись лбом в сплетенные пальцы. Мирддин не знал, что сказать. Он неловко прислонился к стене, стараясь быть как можно бесшумней.
Наконец, Эльфин тяжело поднялся, шагнул к грубому столу у окна, вынул из рукава маленький блокнот и начал писать. В тишине резко заскрипел грифель. Эльфин вырвал листок, сложил его треугольником, прогладил ногтем сгибы и протянул Мирддину.
— Передай Блейзу, пожалуйста, когда увидишь.
— Хорошо, — сказал Мирддин.
На обратной стороне листка мелькнуло продавленное «ora pro». Мирддин торопливо отвел глаза и сунул письмо в карман куртки.
Эльфин поморщился.
— Это все, что я могу для него сделать. Немного, конечно.
— Вы были друзьями? — спросил Мирддин.
Эльфин кивнул.
— Были. А потом выяснилось, что у нас взаимоисключающие представления о гордости. И о многих других вещах тоже.
— Например?
— Например, существование в качестве божка кажется мне глубоко унизительным.
Эльфин вздохнул, взял со стола грубый глиняный кувшин, плеснул воды в одну кружку, в другую, и рассеянно поболтал пальцем сначала в одной, потом в другой. По комнате разлился густой медовый запах.
— Единственный полезный навык, который мне это принесло. — Эльфин придвинул одну из кружек сыну.
— Ты работал божеством? — поразился Мирддин.
Эльфин забрался на широкий подоконник, вытянул ноги и плотнее закутался в плащ.
— Божеством плодородия, да. И, поверь мне, это была не синекура, — он сделал глоток из своей кружки. Мирддин последовал его примеру. Напиток был сладкий и, кажется, очень крепкий. По пищеводу вниз как уголь прокатился.
— Это было популярным одно время, — произнес Эльфин. — Казалось идеальным вариантом симбиоза — у людей есть то, что нужно тебе, у тебя есть то, то нужно людям. Найди племя, покажи пару фокусов. Выйди вечерком из леса, сыграй на арфе, потом можешь делать с ними что угодно. Мне удалось соскочить. В отличие от многих. Хвала Единому, — Эльфин сделал еще один большой глоток и прикрыл веки.
— И как ты выбрался? — зачарованно спросил Мирддин. О таких подробностях отцовского прошлого он впервые слышал.
— У меня ушло три человеческих поколения. В первом перестаешь как-либо отзываться на просьбы. Во втором выращиваешь особо некомпетентных жрецов, озабоченных только сохранением власти и своего положения и злоупотребляющим им напропалую. В третьем вырастают дети, которые не верят ни во что, а в тебя особенно. Тогда можно сбежать.
Однако, ошарашенно подумал Мирддин.
Эльфин выпрямился и глянул на сына в упор. В незаметно подкравшихся сумерках зрачки полыхнули зеленым.
— Никогда нельзя недооценивать человеческую веру, — произнес он с нажимом. — Это сила, которая перекраивает мир под себя. — Он опять откинулся назад. Взгляд его затуманился. — Сначала все прекрасно, не жизнь, а сплошной праздник. Потом ты случайно замечаешь, что твои старые друзья и знакомые потихоньку начинают забывать свои имена. Путаются в памяти о прошлом. Искренне считают правдой то, что люди о них придумали... и мало-помалу превращаются в банду склочных инфантилов, озабоченных только властью и выяснением отношений.
Но ты-то, конечно, не такой, у тебя все под контролем. И только когда ты пытаешься шагнуть вправо или влево за пределы рамок — вот тогда-то ты и обнаруживаешь, как оно на самом деле. Внутри тесно и душно, снаружи голодно и холодно, а ты уже привык к комфорту, ты уже разъелся. Тебя уже почти устраивает участь кнопки «сделать хорошо». Почти. — Эльфин фыркнул. — Мирддин, никогда не позволяй людям себе поклоняться. Никогда.
— Я запомню, — пообещал Мирддин.
Он тоже сел на подоконник, свесил ноги и стал смотреть вниз, на город. Низко над развалинами взошла луна, круглая и желтая, как сыр. Между проулков метались факелы — мало кому спалось, на фоне событий-то.
— Ты что-нибудь помнишь о том, когда... когда был вестником? Ну, до всего? — спросил Мирддин.
Эльфин покачал головой. Он сидел, расслабленно прислонившись спиной к арке окна, и очень напоминал горгулью со стен собора.
— После того, как выбираешь, оно перестает быть вместимым. А вестником я не был. Слово появилось уже после Разделения. Когда появился Человек, и всем нам как-то пришлось определяться, как к этому относиться. Шуму было! — Эльфин поболтал кружкой и ухмыльнулся. — Знаешь, я никогда не мог бы себе этого представить.
— Чего именно? — спросил Мирддин.
Эльфин неопределенно повел кистью вокруг.
— Всего. Керидвен. Тебя. Мирддин, ты даже не представляешь, какой это потрясающий эксперимент — взять и вырастить человека с нуля! Своего собственного! — Эльфин блеснул глазами.
Мирддин засмеялся.
— И вот теперь я понимаю, на основе чего вы когда-то подружились с Мэлгоном.
Эльфин помрачнел.
— Да уж. — Он потер лоб. — Как представишь, конечно... и этот ублюдок несчастный. И этот... инкубатор, который он тут развел... так и думаешь — вот мерзость мирок, как можно было такое попускать? Не ради же того, чтоб некий Эльфин пил с сыном на развалинах... Я много болтаю сегодня, да?
— Очень, — согласился Мирддин. Он сделал глоток и прислушался, как огненный шарик катится вниз по горлу. — Знаешь, я вспомнил заклинание. Не все, последнюю фразу. И, если честно, мне страшно. — Он покрутил кружку в руках. — Когда я был ветром, это было так... будто существует ровно одно, единственно правильное и единственно возможное действие. Заданный параметр. Как скорость света. Ты не можешь совершить ошибки, потому что свет не может двигаться с неправильной скоростью. Вода не может кипеть не при той температуре. Понимаешь, то, что произошло... это какая-то очень большая правда обо мне. Я не могу ее отрицать. Я ни о чем не жалею. Я искренне намеревался снять с этого... Рина голову и принести Керидвен в мешке. И не то, чтоб я рвался помнить это все деталях. Но вышло так, будто это даже не мое действие. Как если б он просто, не знаю... Прыгнул с обрыва и размозжил себе череп. — Он помолчал. — Я как-то сказал Блейзу, что не против быть орудием... Замысла. И даже не могу сказать, что мне не понравилось. Все было... правильно. Я и сейчас так думаю. Но... — Он передернул плечами и поморщился.
