— Ты прав, — сказал Мирддин. — Так будет. Я пребуду здесь до конца Вселенной, но не знаю, кем буду, рыбой иль птицей. Судьба всех духов. Развоплощаться и воплощаться вновь, рождаться и умирать. Снова, и снова, и снова в колесе времени.
Мирддин чувствовал, как его наполняет ветер. Оставалось последнее — проследить, как развоплощается Мэлгон, и можно будет позволить себе шагнуть в Аннуин. Лечь в ладонь миру рукоятью меча. Раствориться среди одиннадцати измерений.
— Мой город, — хрипло выдохнул Мэлгон. — Мой город.
От былой аккуратно симметричности не осталось и следа. По руинам муравьями сновали люди, стекаясь в ручейки и разбредаясь по долине. С вершины холма Мирддин видел, как они делятся на тех, кто машет руками, и тех, кто говорит словами. Первых было больше. Вторые действовали медленней, но осмысленней. Две эти группы разделились, как вода и масло, и не смешивались.
Мирддин мысленно пожелал им удачи.
— Только твой, — сказал Мирддин. — Именно это его и погубило.
По склону вверх медленно шел Гвальхмаи. Мирддин отступил назад, в тень. Бесполезно было вставать между этими двумя. Так говорил отец, и сейчас Мирддин видел это сам. Две скрученные, переплетенные судьбы. Замкнутая система, ядущее и ядомое.
Гвальхмаи опустился перед троном на одно колено:
— Солнцеликий, твоих врагов больше нет. Они ушли.
Мэлгон не шелохнулся.
— Люди бегут прочь. Я пытался остановить их, но они не слушают меня. Их сердца слабы. Выйди к ним. Скажи, что все хорошо.
Мэлгон молчал.
Гвальхмаи умоляюще заглянул ему в лицо:
— Это ведь так? Это правда? Сделай что-нибудь! Пусть город перестанет рушиться!
Мэлгон молчал.
— Или... — голос Гвальхмаи дрогнул. — Или ты устал? Тебе надо набраться сил? Тогда позволь мне! Я возьму весь труд на себя! Отдай мне город! Я отстрою его в твою честь! Пожалуйста!
Мэлгон с огромным усилием наклонился к человеку. Мумия разлепила запавшие губы:
— Ах... ты... неблагодарная... тварь... власти захотел?!
Иссохшие пальцы сомкнулись на человеческом горле; по нервам плеснуло беспомощностью и изумлением — но как же?! но я же?!
Гвальхмаи не сопротивлялся.
Отец был прав — смотреть на это было невозможно, Мирддин сейчас все сделал бы, чтобы не видеть этого, но и не смотреть не мог. Не мог отвести взгляд, не мог отступить в Аннуин. Не мог ничего сделать. Нельзя спасти человека против его желания. Это и называется «свобода воли». Убить — можно, спасти — нельзя. Мирддин толкнул Мэлгона ладонью ветра, мумия упала и рассыпалась.
Локус сжимался в точку, поглощая покинутые руины.
Человеческое изумление сменилось осознанием, потом — обидой, потом — отчаяньем. Если так, то и быть незачем. Незачем.
Тлеющий огонек почти погас, когда от человеческого тела плеснуло слабым — нет, не хочу!
Мирддин уцепился за это «нет» и рванул к себе.
«К хренам свободу воли» — было последнее, что он подумал словами.
[1x13] озеро: мох
От Каэр-Динен до озера Мирддин шел через Аннуин, сложно было удержаться.
Понятно было, конечно, почему Круг настолько вкладывался в транспортную сеть — флипперы, дороги, порталы... слишком легко потеряться, слишком легко попасть не туда, куда ты намереваешься, а туда, куда хочешь. Слишком легко забыть, кто ты, потерять себя во времени и пространстве.
У озера, конечно, было название — Тегид, но в Аннуине он об этом не помнил. Точнее, он не помнил, что есть другие озера вообще — и, следовательно, оно не нуждалось в имени.
Его вынесло на вершину горы — той самой, откуда он помнил вид лучше всего. Река, вершины деревьев, полумесяц озера. Здесь было спокойно — не наведенным, болотным спокойствием Каэр-Динен, а другим, полным пространства и воздуха. Будто где-то рядом работал генератор белого шума — а теперь выключился. Он уже привык к мыслям и чувствам людей, гудящим на периферии, привык от них отстраиваться — и теперь, когда они исчезли, чувствовал странную невесомость, не встречая сопротивления при каждом движении. Здесь было ровно одно присутствие, тихо разлитое между скал и сосен.
— Здравствуй, — сказал он в воздух. Луч прошел сквозь облако, в разломе между камнями рубиново блеснула брусника. Мирддин нагнулся сорвать ягоду, и она брызнула между пальцами алым.
Он начал медленно спускаться по крутому склону, осторожно раздвигая ветви.
Нельзя было придумать место, более непохожее на город Солнца.
Место, слишком хорошее, чтобы быть правдой.
От этой мысли он поскользнулся, чуть не потерял равновесие и проехался вниз боком.
Неужели такого краткого контакта с человеком достаточно, чтобы в тебя так впечатались его мысли? Что муштра и бессмысленные страдания — это норма? Или это после Аннуина все кажется таким зыбким?
Нимуэ стояла на пирсе.
До боли можно было вглядываться — как проходит сквозь тонкую кожу свет; как переливается толчками по венам багряная и алая кровь; как танцуя, сдвигаются позвонки, как перетекают одна в другую линии — кто ты? как случилось, что ты — это ты? что ты делаешь, что мир так закручивается вокруг тебя спиралью? как это сохранить, удержать, сберечь за пределами времени?
«Что мне сделать для тебя?»
Брови ее взлетели вверх.
«Будь. Все остальное, что мне нужно, я могу сама — или никто не может. Почему ты спрашиваешь?»
«Я хочу успеть. Пока помню, что это важно».
Потому что нет ничего, что ты не можешь забыть, когда становишься ветром.
Я вода (вода, вода), пришел ответ.
Я вокруг тебя (тебя, тебя).
Я внутри тебя (тебя, тебя).
Ты не можешь потерять меня (меня, меня, меня).
Капли стекали за шиворот, по позвоночнику, их приходилось смаргивать.
— У тебя опять дождь, — сказал он одними губами.
— Я и есть дождь. Так же, как ты — ветер. Это не отменяет всего остального.
«Пока не отменяет. Пока».
Она была совсем легкая. Совсем хрупкая. Как все, лежащее в четырех измерениях.
Прошло семнадцать дней, прежде чем пришло долгожданное сообщение. Мирддин перечитал его два раза и принялся искать ботинки.
— Мне нужно в Каэр-Динен, — сказал он.
Нимуэ обернулась. Она стояла посреди запутанного переплетения голографических нитей, мембран и сфер, то замирая, то двигаясь с ними в одном сложном слитном ритме. Собственно, это была «Сибилла», программа, собирающая информацию по определенной сфере через своего пользователя. Дану, привязанные к каким-то природным объектам, обычно перерабатывали эту информацию подсознательно, программа же вытаскивала данные наружу и переводила их в статистику, которой могли пользоваться и посторонние. Она же собирала данные о здоровье — с определенного момента взаимовлияние начинало идти в обе стороны, сбой в экологии мог плохо сказаться на самочувствии — и наоборот. Со стороны работа с «Сибиллой» выглядела больше как танец или медитация; смотреть на это можно было долго.
