Нагибин о Галиче: «Саша произвел на меня сильнейшее впечатление. Вот кто умел носить вещи! Я несколько раз ловился на этом. Встречаю Сашу на улице в новом неземном костюме. «Где шил? На луне?» – «В литфондовском ателье. У Шафрана». Шафран шьет мне отличный костюм, но вполне земной, не с луны. Шьет Саше – с луны. Дело не в Шафране, а в том, что каждая вещь на Саше живет, а не сидит. Он населяет ее своим изяществом и шармом».
В сталинские послевоенные годы он уже сочинял песни, но в этом не было и намека на будущее. Он сочинял для эстрады и цирка. Он делал, что требовалось, если нельзя выжить иначе, но не растрачивал ни грамма личности. Он торговал на Тишинке на барахолке. Среди пожилых интеллигентных женщин, кружев, вееров, страусовых перьев, в этом блоковском наборе Галич стоял, округлив руку, через которую была переброшена дамская фисташковая комбинация. Нагибин увидит его таким на Тишинке. «Ха-ха», – скажет Галич, увидев его. Потом он будет писать пьесы и сценарии. «Вас вызывает Таймыр» пойдет с успехом в Театре Сатиры. Потом по всей стране. Галич стал известен. И деньги появились. А потом и Сталин умер.
Про весну и лето 53-го, во многом связанные для него с Галичем, Нагибин напишет:
«В висок пронзительно и волнующе стучало: «Сталин сдох! Сталин сдох!»
И вот, когда в разгаре будет оттепель, когда Галич будет внешне успешен и обеспечен, его прорвет песнями.
А Нагибин любил Окуджаву. Нагибин скажет: Саша знал, что делает главное дело своей жизни, и дело опасное, которое может сломать ему судьбу, ему нужно было союзничество и понимание, а я не мог ему этого дать. Я был в плену у Окуджавы, Сашины песни мне не нравились. Для меня Окуджава больше сказал о проклятом времени загадочной песней про черного кота, который в усы усмешку прячет, чем Галич с его сарказмом и разоблачением. Я любил Окуджаву, потому что он говорил, что в глухом существовании выжила нежность, что мы остались людьми. А успешного Галича, неожиданно запевшего от лица лагерников, ссыльных, доходяг и работяг, выгонят из страны. А изгнание для него будет означать смерть. Нагибину из Франции Галич писать не будет.
Нагибин продолжает вести дневник. «Я стал неконтактен. Я никак не могу настроить себя на волну кромешной государственной лжи. Я близок к умопомешательству от газетной вони и почти плачу, случайно услышав радио и наткнувшись на гадкую рожу телеобозревателя. Я впервые не могу писать. Мне противно писать нейтральные вещи, когда нужны трубы Иерихонские». Он продолжает:
«Сегодня ездил на Троицкую фабрику за квасным экстрактом. Впечатление сильное. Что за люди, что за лица, что за быт.
Все пьяны. И старики, и женщины, и дети. А потом мне всплыло на ум: а ведь кругом довольные люди. Они не обременены работой, у них два выходных в неделю, куча всяких праздников, водки всегда навалом, хлеба и картошки хватает. Они ходят выбирать, могут послать жалобу в газету и донос куда следует. Они счастливы. Все на самом деле творится по их воле, по воле большинства, причем большинства подавляющего».
Нагибин в конце 70-х приедет в Париж и придет к Галичу на могилу. Потом напишет: «За минувшие годы мы не только не залечили ни одной болячки, не разрешили ни одного мучительного вопроса, не приблизились к чему-то лучшему, но довели все до последнего Предела. И Сашины сарказмы ничуть не пожухли, напротив, заоострились».
Нагибин напишет: «Я по заслугам потерял Сашу. Он шел своим крестным путем, знал, что его ждет жестокая расплата, и не мог тратить душевные силы на тех, кто был всего лишь тепел».
1968
В феврале 1968 года сорокасемилетний академик, трижды Герой Социалистического Труда, создатель советской водородной бомбы Андрей Дмитриевич Сахаров начинает писать политическую работу, которая положит конец всей его предыдущей жизни. Сахаров не делает никакой тайны из этой работы.
Работа называется «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе». Работа, которая вмиг превращает секретного академика в общественного деятеля, правозащитника, в изгоя, в борца. Это превращение настолько быстрое и резкое, что с обывательской точки зрения непременно предполагает подвох. Потому что как это так, чтобы обласканный властью неюный человек, ученый, сам зряче, без внешнего влияния, отказался от всего, что имел, и пустился в путь, на котором в родной стране его едва ли могли ждать понимание и благодарность.
Написанное Сахаровым перепечатывает институтская машинистка. Он намеревается отправить свою статью в ЦК и отправит ее туда в июне 68-го.
Весной 68-го его жена в курсе того, что он пишет. Он вспоминает: «Приезжая в Москву, я брал черновики с собой. Клава понимала значительность этой работы и возможные ее последствия для семьи – отношение ее было двойственным. Но она оставила за мной полную свободу действий. В это время состояние ее здоровья ухудшилось, и это поглощало все больше ее физических и душевных сил».
Они вместе с 42-го года. Познакомились в Ульяновске на заводе, где работал студент университета Сахаров, по здоровью не призванный в армию. В 68-м жена Сахарова смертельно больна. В Кремлевской больнице на поздней стадии рака осенью того же года ее направят в санаторий с формулировкой «практически здорова».
Весной 68-го свою статью Сахаров пишет по вечерам в своем коттедже на Объекте, в КБ № 11, в Арзамасе-16, бывшем городе Сарове. Сахаров приехал на Объект в январе 49-го. К этому времени он уже год был на секретной работе в Москве в ФИАНе, в Физическом институте Академии наук. В 1948-м после семинара учитель и руководитель Сахарова член-корреспондент Академии наук Игорь Евгеньевич Тамм, прикрыв за собой дверь, сообщил ему, что по постановлению Совмина и ЦК КПСС создается специальная группа. Он, Тамм, назначен руководителем, а пятеро его учеников, включая Андрея Сахарова и Виталия Гинзбурга, – члены этой группы. Задача – уточнение расчетов, которые ведут физики в группе теоретика атомного проекта Якова Зельдовича. Один из учеников Тамма, доктор наук Беленький, скажет тогда: «Итак, наша задача – лизать зад Зельдовичу».
Сахарову, так же как и другим участникам работ, правительственным постановлением выделяется жилье. Сахаров с женой получает 14-метровую комнату. Рядом, по длинному коридору, еще 10 семей, общая кухня, уборная на лестничной площадке, одна – на две квартиры. Ванной нет. Это их первая собственная жилплощадь, до этого – съемные углы. Сахаров пишет: «Так начался один из лучших, счастливых периодов нашей семейной жизни с Клавой». Летом того же года они живут на берегу канала Москва – Волга. У Сахарова интереснейшая работа. Он так и скажет: «Рай для теоретика». Он имеет в виду разработку конструкции водородной бомбы. Пару месяцев он пытается доработать конструкцию, пришедшую от группы Зельдовича. А потом придумывает собственную конструкцию водородной бомбы. Она получает аппетитное название «Слойка». Всего через несколько недель Виталий Гинзбург придумывает начинку для сахаровской «Слойки». В начале следующего, 49-го года один из авторов советской водородной бомбы Гинзбург будет объявлен безродным космополитом, который не задумывается о приоритете советской науки. Фатальных последствий это иметь не будет. Но на объект Гинзбурга не пустят. У него жена в прошлом репрессированная, потом амнистированная, но с ограничением местожительства. Гинзбург остается в Москве и в 50-м году делает работу, за которую в 2003-м получит Нобелевскую премию.
