В «Воспоминаниях» Сахаров потом напишет:
«Очень скоро я стал вспоминать эти слова с краской на щеках. Как объяснить их появление? До конца я сейчас этого не понимаю. Ведь я уже знал об арестах безвинных, пытках, голоде. Но я не соединял все в одну картину. Где-то в подсознании была вкушенная пропагандой мысль, что жестокости неизбежны при больших исторических событиях. В общем, – пишет Сахаров, – получается, что я был более внушаем, чем мне это хотелось бы о себе думать. И главное. Потому что я многого достиг, я невольно создавал иллюзорный мир себе в оправдание».
После смерти Сталина он пробудет на Объекте еще 18 лет.
В «Воспоминаниях» Сахаров пишет: «Во время суда над Синявским и Даниэлем я был еще очень «в стороне», практически я о нем не знал». Сахаров имеет в виду процесс писателей Синявского и Даниэля, осужденных по антисоветской статье за литературные произведения, опубликованные за границей, на лагерные сроки и ссылку. Суд проходил в феврале 66-го года – и, значит, в этот момент Сахаров был еще далек от общественной жизни. Сахаров вспоминает: даже на речь Шолохова на XXIII съезде, где он говорил, что в «наше время» таких, как Синявский и Даниэль, расстреливали, почти не обратил внимания».
Хотя в канун XXIII съезда в феврале 66-го Сахаров подписал знаменитое письмо деятелей советской интеллигенции Брежневу против реабилитации Сталина, идея которой в это время носится в воздухе на разных уровнях. Идея антисталинского письма исходила сверху. Сахаров в воспоминаниях пишет: «Инициатива письма появилась где-то в партийном аппарате или в КГБ или еще где-то – я не знаю». Сахаров имеет в виду антисталинские круги в аппарате ЦК и аппарате КГБ. Дело в том, что послесталинская оттепель – явление, возникшее наверху и запущенное сверху вниз. Люди XX съезда, бывшие проводниками оттепельных идей, находятся во власти. Всплывшая во второй половине 60-х идея реабилитации Сталина чужда им. Они оказывают сопротивление реакционным намерениям, которые набирают силу в руководстве страны.
За публичной поддержкой эти люди обращаются к элите советской интеллигенции, не желающей возврата сталинизма. Так появляется письмо представителей интеллигенции Брежневу. Коллективное письмо, под которым будут знаменитые имена людей науки, литературы и искусства, – антисталинское, очень значимое, но ни в коем случае не диссидентское.
Сбором подписей под письмом занимался советский публицист, пишущий под псевдонимом Эрнст Генри. Сахаров о нем говорит: «Он кое-что рассказывал о себе, но, вероятно, еще о большем умолчал. В начале 30-х он находился, насколько я мог понять, на подпольной работе в Германии. Попросту говоря, был агентом Коминтерна». Потом Генри жил в Англии. Сотрудничал с Советским посольством. Во время войны возглавлял представительство Совинформбюро в Англии. После войны – он в СССР. 3 марта 1953 года – арестован. Обвинен в шпионаже. Год на Лубянке. При Хрущеве и после Хрущева Генри – известный советский журналист-международник.
В январе 66-го его знакомят с Сахаровым. Генри говорит, что знает о выступлении Сахарова в Академии наук в защиту генетики. Генри имел в виду выступление Сахарова в 64-м году против избрания ученика Лысенко Нуждина в Академию наук. Сахаровский голос против лысенковщины оказался тогда решающим. Лысенко при позднем Хрущеве вновь в фаворе, как и при Сталине. Лысенко, сидящий в зале во время выступления Сахарова, произносит: «Сажать надо таких, как Сахаров».
Придя к Сахарову, Генри приносит с собой и показывает Сахарову свое «Открытое письмо Илье Эренбургу», написанное в связи с воспоминаниями Эренбурга, опубликованными в «Новом мире». Письмо Эрнста Генри Эренбургу в самиздатовском варианте ходит по рукам и широко известно в среде интеллигенции. Повод для «Открытого письма» – Сталин. Сахаров читает. Эрнст Генри пишет Илье Эренбургу: «Вы говорите, что не любили и боялись Сталина. Вы отмечаете, что при нем мы не могли жить в ладу со своей совестью. Но теперь Вы говорите, что Сталин – это сплетение зла и добра. А это политически оправдательный приговор Сталину. Не Вам бы это делать, Илья Григорьевич».
Вот такой человек Эрнст Генри приходит к Сахарову и с ходу предлагает ему подписать письмо на имя Брежнева против реабилитации Сталина. В воспоминаниях Сахаров уточнит: «Но Генри ни в коем случае не был диссидентом».
Сахаров в воспоминаниях напишет: «Я прочитал составленное Генри письмо – там не было его подписи. Он объяснил, что будут подписывать знаменитости». В обращении за подписью к Сахарову нет никакого подтекста. Сахаров не единственный академик в числе подписавшихся. И не единственный в этом списке, имевший отношение к атомному проекту. К академикам и другим представителям интеллигенции обращаются за подписями потому, что они действительно придерживаются либеральных позиций, но при этом всегда остаются в рамках и не уходят в вольное диссидентство. Им есть что терять. И это не только положение, но и профессия, которой они преданы, которая и составляет смысл их жизни. Ничто не предвещает, что один из подписавшихся – Сахаров – выбьется из принятой и допустимой линии поведения.
Однако через 9 месяцев, 3 декабря 66-го года, из почтового ящика своей московской квартиры Сахаров достает письмо с приглашением прийти 5 декабря, в День Конституции, к памятнику Пушкину, где состоится молчаливая демонстрация в защиту политзаключенных. В письме предлагается прийти за 5-10 минут до 6 вечера, а ровно в 6 снять шляпу в знак уважения к Конституции и простоять молча одну минуту.
В 66-м году такая демонстрация проводится в Москве уже во второй раз. Автор идеи – сын поэта Есенина, диссидент Александр Есенин-Вольпин. Но Сахаров тогда этого не знал.
Сахаров рассказывает о приглашении жене. Она не возражает против того, чтобы он поехал. Но говорит, что это чудачество.
Сахаров вспоминает: «На такси я доехал до площади Пушкина. Около памятника стояло несколько десятков человек. Все были мне незнакомы. В 6 часов половина из них сняли шляпы. Я – тоже.
Как я потом понял, другая половина, не снявшая шляпы, были сотрудники КГБ. Потом я подошел к памятнику Пушкину и громко прочитал надпись на одной из граней основания: «И долго…:»
В следующем, 67-м году ситуация резко меняется. Сахаров звонит Андропову по поводу тяжелого положения писателя Юлия Даниэля, находящегося в мордовских лагерях. Это совмещение старой и новой реальности. Сахаров звонит Андропову с суперзакрытого Объекта и просит улучшить положение политзаключенного. Андропов пытается влиять на Сахарова через его ведомственного начальника, министра Средмаша Славского и сахаровского начальника на Объекте академика Харитона. Бесполезно.
В том же 67-м году, в июле, Сахаров пишет Суслову. Сахаров пишет девятистраничное письмо, к которому прилагается еще и текст статьи, написанной в виде диалога с тем же Эрнстом Генри для предполагаемой публикации в «Литературной газете». И письмо и статья посвящены одной проблеме. Сахаров говорит: мир – на краю пропасти. Причем опасность и близость всемирной катастрофы становятся для Сахарова очевидными не по причине наличия и совершенствования ядерного оружия, которым он занимался 18 лет. Ядерное оружие – фактор сдерживания, т. е., как ни парадоксально, фактор сохранения мира. Причина крайней сахаровской обеспокоенности связана с разработкой системы ПРО – системы противоракетной обороны. Сахаров – не только разработчик средств нападения, по роду работы он компетентен и в разработке системы обороны.
