Чуковского хоронят на Переделкинском кладбище. Половина пришедших на похороны снимает шляпы. Половина остается в шляпах. Это сотрудники КГБ. Осенью 69-го года страна, как никогда, близка к официальной реабилитации Сталина, к которой она шла последние пять лет. Первоначально предполагалось 21 декабря 69-го года отмечать сталинское 90-летие. Затем решили ограничиться редакционной статьей в «Правде». Подгорный считает, что надо сказать, кто и сколько погибло от рук Сталина. Косыгин – против. Следует сказать, что у Сталина были ошибки. Брежнев полагает, что не стоит называть цифры погибших. Но ошибки у Сталина были. При этом никто и не оспаривает его несомненных заслуг. Вот такого смысла статья и появится в «Правде» 21 декабря 69-го года. Реабилитации Сталина нет. Но стёрто, сглажено ощущение трагизма пережитого, сбит восторг оттепели. До следующей оттепели почти 20 лет.
Корней Иванович Чуковский сказал: «В России надо жить долго». Он и прожил долго. 87 лет.
В дневнике Чуковского за 69-й год есть подзаголовочек: «Предсмертные записки». За понедельник 16 июня – запись: «Вчера внезапно приехал с женой Солженицын. Расцеловались. Обедали на балконе». Они познакомились семь лет назад. Главный редактор «Нового мира» Твардовский дает Чуковскому на рецензию «Один день Ивана Денисовича», и Чуковский пишет первый в мире отзыв на произведение Солженицына. Отзыв подзаголовком «Литературное чудо».
«Иван Денисович» опубликован, переводится на иностранные языки. Чуковский, который не только детский писатель и литературный критик, а еще и мастер художественного перевода с шестидесятилетним опытом, отзывается о переводах повести Солженицына. Солженицын слышит чтение статьи Чуковского по радио и приезжает к нему в Переделкино. Чуковский об их первой встрече в 63-м году пишет в дневнике: «Он взбежал по лестнице легко, как юноша. В легком летнем костюме, лицо розовое, глаза молодые, смеющиеся». Предыдущая запись у него – два месяца назад:
«Тоска. Все разговоры о литературе страшны. Вчера разнесся слух, что Евтушенко застрелился. А почему бы и нет? Система, убившая Мандельштама, Гумилева, Короленко, Маяковского, Марину Цветаеву и т. д., и т. п. очень легко может довести Евтушенко до самоубийства».
Чуковскому в то время 81 год. Его мало что удивляет, но он в мрачнейшем настроении после знаменитой встречи Хрущева с интеллигенцией в 63-м году.
Хрущев устроил тогда грубейший позорный разнос советским писателям. И молодым, пришедшим вместе с оттепелью, и старым, таким, как Эренбург.
Но Вознесенскому, который бывает у него, Чуковского, в доме, легче – он молод. А Эренбург прожил всю жизнь при Сталине, где мог, не гнул шею, – и теперь такой разнос от Хрущева. Чуковский пишет: «Был у меня Паустовский. Со слов Каверина, он говорит, что Эренбург ничего не ест и впервые в жизни не может писать. Сидит в кресле, не вставая. Сидит оцепенело, и жена его… страшно взглянуть на нее». В Кремлевском зале ему кричали: «Да мы вас на кол посадим».
Тогда, в 63-м, накануне мероприятия в Кремле Чуковский был в Доме творчества в Переделкино. Встретил там молодого писателя Яшина. Он из оттепельных авторов «Нового мира». Чуковский фиксирует в дневнике: «Яшин в панике: «У меня шестеро детей, и что будет с ними, если меня перестанут печатать?»
Чуковский отлично знает, что это такое, когда не печатают. Последний опыт безденежья у Чуковского в возрасте 66 лет в 48-м году. Чтобы хоть немного заработать, он соглашается ежедневно выступать на детских елках. А когда детские елки закончатся, он отдаст на растерзание цензору свою статью «Пушкин и Некрасов», чтобы напечатали и заплатили.
«Мне не жалко моих мыслей, но мне очень жаль моего слога, от которого ни пера не осталось. Если бы не болезнь жены и не нужда в деньгах, ни за что бы не согласился бы я на такую обработку статьи».
Безденежье 48-го года, о котором говорит Чуковский, – после запрета на публикацию его сказки «Бибигон». Мирная, дачная, нестрашная сказка, которая появляется после страшнейшей войны.
Ее герой в треуголке со своей маленькой шпагой – отважный, он восхищает. При этом он крохотный – его можно жалеть. Моя жена в детстве была совершенно уверена, что Бибигон нырял именно в эту чернильницу в письменном приборе ее бабушки. Бибигон не лишен недостатков – значит, живой. Когда «Бибигона» впервые только начали публиковать в журнале «Мурзилка» в конце 45-го года, дети, пережившие войну, откликнулись тысячами писем на имя Чуковского или просто на имя Бибигона. «Милый Бибигон, у меня нет папы, он погиб героем в боях за Харьков. И мне неоткуда ждать писем, и я решила написать Вам».
«Бибигон» публикуется в «Мурзилке» с ноября 45-го до середины 46-го года. Но о счастливой концовке, о победе Бибигона над индюком, дети не узнают. В апреле 46-го Сталин выступает по вопросам литературы, начинается накат на «толстые» журналы. Пиком этой кампании в августе 46-го будет знаменитое постановление «О журналах «Звезда» и «Ленинград», с изничтожением Ахматовой и Зощенко. Через неделю в «Правде» в рамках той же кампании выходит статья под названием «Серьезные недостатки детских журналов». Один из объектов критики – «Мурзилка». И напечатанный там «Бибигон», названный обывательским и не отвечающим целям и методам коммунистического воспитания детей. Чуковский пытается опубликовать в «Огоньке» обнаруженное им неизвестное стихотворение Некрасова. Стихотворение написано в 1867 году. «Огонек» возвращает стихотворение, так как могут быть найдены параллели с советской действительностью. Чуковский болел в то время. У него подозревают рак. В дневнике напишет:
«Я вдруг почувствовал радость, что у меня рак. И что мне скоро уйти из этого милого мира».
Но он остается. Он очень прочно устроен. В русской советской литературе только он и Ахматова так устроены. Зощенко после 46-го года совершенно смят и никогда уже не поднимется. У Чуковского в 46-м и двенадцать лет спустя, в 58-м году, страшнейшие воспоминания о нем. В доме Горького вечер, посвященный горьковскому 90-летию. В числе приглашенных – и Зощенко, и Чуковский. Чуковский вспоминает:
«В столовой – сливки московской знати, в хороших одеждах, сытые, веселые лауреаты, с женами, с дочерьми. Среди них – Зощенко – растоптанный. Ни одной прежней черты. Теперь это труп, заколоченный в гроб. Говорит нудно, длиннейшими предложениями. Становится жутко, хочется бежать, заткнуть уши. А я помню его в Доме искусств, когда стены дрожали от хохота».
Дом искусств, который упоминает Чуковский, был целую жизнь назад. Дом искусств был в 1919 году. Это Чуковский придумал тогда Дом искусств, где можно поселить писателей и художников, где они смогут сообща прокормиться, где они смогут работать, говорить на человеческом языке, где будут человеческие лица. Чуковский в дневнике повторяет: «Лица стали не те». В Доме искусств выживают в своей среде. Дом искусств – сочиненный Чуковским маленький остров русской культуры во время первого советского голода 19-21-го годов.
В городе трупы умерших от голода возят на салазках или подбрасывают в чужие квартиры, потому что не на что хоронить. Все имущество поменяно на еду. Дров нет, электричества нет. Про людей Чуковский говорит: «Обглоданные». Люди безразличны к смерти. В городе организуют крематорий. Художник Анненков, автор иллюстраций к блоковским «Двенадцати», делает обложку к рекламному проспекту крематория. На экскурсии в крематорий ходят все подряд. И Гумилев, и балерина Спесивцева, и Чуковский с дочкой. Чуковский запишет: «Все голо и откровенно. Все в шапках, курят, говорят о трупах, как о псах. В углу груда костей». Одну Чуковский сунул в карман и принес домой.
