Вскоре в журнале «Советский цирк» появится статья, написанная Бондарчуком. Он пишет о работе Никулина в цирке и кино. И еще о том, что хотел бы когда-нибудь снять его в своем фильме.
А потом Никулину звонят и предлагают приехать для переговоров об участии в фильме «Война и мир». Они разговаривают с Бондарчуком.
«Вы догадываетесь, зачем я попросил вас зайти ко мне?» – спрашивает Бондарчук. «Предполагаю, – говорит Никулин, – вы хотите предложить мне роль Наполеона?»
«Как?» – Никулин вспоминает, что Бондарчук даже замер на секунду. Потом они посмеялись. И Бондарчук сказал, что он хочет, чтобы Никулин сыграл капитана Тушина.
Никулин вспоминает: «Вы помните Тушина? – спросил Бондарчук. «Довольно смутно», – сознался я. Мы остановились на том, что сделаем фотопробу, поищем грим, костюм, а сначала я внимательно прочту роман».
«Багратион проехал к крайнему орудию. В то время как он подъезжал, зазвенел выстрел, и в дыму, окружившем орудие, видны были артиллеристы, подхватившие пушку и накатывавшие ее на прежнее место».
«Ребята после первого боевого крещения, выходя из первого шока, долго смеялись и вспоминали, как командовал, сидя на корточках, Ларин, как пушка Лыткарева сначала повернулась не туда, как Кузовков полез под артиллерийский прибор». – Это уже вспоминает Никулин.
Это из воспоминаний Никулина о другой войне. «В ночь на 23 июня мы увидели «Юнкерсы-88», идущие на бреющем полете со стороны Финляндии. По телефону слышны доклады всех батарей. «Армавир» готов. «Винница» готова. «Богучар» готов».
«Ну-ка, наша Матвеевна», – говорил про себя капитан Тушин. Матвеевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка».
«Капитан Тушин вследствие страшного гула, шума, потребности деятельности не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха. Напротив, ему становилось все веселее и веселее. Несмотря на то что он все помнил, все соображал, все делал ‹…›, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека».
«За годы войны я не раз видел, как люди, стряхивая с себя комья земли после взрыва и осознавая, что все обошлось благополучно, начинали громко смеяться». – Это пишет Никулин.
В его военных воспоминаниях нет пафоса, нет политики, нет Сталина. Воспоминания вне режима. Частные, личные. Прозаичные, достоверные. Поэтому так легко выстраиваются параллели с другой Отечественной войной.
«… два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями, и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому».
А Никулин вспоминает: «Ты слышишь орудийный выстрел, потом приближается звук летящего снаряда. В те секунды, пока снаряд летит, приближаясь, ты про себя говоришь: «Ну вот, это все, это мой снаряд». «Ему несколько раз казалось, что этот снаряд последний, и он загадывал, что если этот снаряд последний, то его уже не убьют и вообще все в жизни будет хорошо». А это уже из Симонова. Из «Записок» Лопатина, которого предстоит сыграть Никулину. Никулин пишет:
«Первого убитого при мне человека невозможно забыть. Мы сидели на огневой позиции и ели из котелка. Вдруг рядом с нашим орудием разорвался снаряд, и заряжающему осколком срезало голову. Сидит человек с ложкой в руках, пар идет из котелка, а верхняя часть головы срезана, как бритвой, начисто».
Никулина на роль капитана Тушина Бондарчук утвердит. Никулин в это время работает в цирке в Куйбышеве. Откуда его вызовут на съемки «Войны и мира». А Куйбышевский цирк клоуна Никулина не отпустит. И Никулин не сыграет капитана Тушина. Его замечательно сыграет Трофимов.
Кстати, у Никулина был шанс сыграть британского офицера в армии Веллингтона в фильме Бондарчука «Ватерлоо». Не получилось. Цирк не отпустил на съемки.
И вот теперь – шанс сыграть симоновского Лопатина в фильме у Германа. В этом фильме собственно военных эпизодов всего три. Все сняты в стиле военной хроники. Все остальное пространство – у Германа и у Симонова – мир. В смысле – не боевые действия. И получается, что Никулин все-таки играет в «Войне и мире», правда другого, XX века, где мир – это тыл, а значит, тоже война. И те, кто на фронте, могут только догадываться о горе и значительности этой «второй войны». Никулин видел и эту войну. Он пишет:
«Я видел Ленинград во время блокады».
Он пешком с линии фронта ходил в Ленинград получать продукты для своей артиллерийской батареи. Ходили с санками. Все продукты на 120 человек, на три дня, умещались на санках. По пути назад эти санки охраняют пятеро вооруженных солдат.
Как-то зашел к родственникам. На втором этаже на лестничной клетке увидел труп. На третьем этаже – тоже труп. С трудом достучался в квартиру. Открывшая дверь старушка с трудом его признала. Никулин пишет: «У меня в сумке осталось немножко сухого гороха и граммов пятьдесят табака. Все это я отдал бабушке Леле. «Ой, горох, – сказала она чуть слышно, – я его долго буду есть».
Никулин вспоминает историю, которая произошла в этом доме в апреле 41-го года. У Никулина тогда был батальонный комиссар. И вот в начале апреля он собрал всю их артиллерийскую батарею и сказал: «Товарищи, вполне возможно, что в этом году нам придется воевать. Думается, что войны нам не избежать». Никулин вспоминает: «Мы все с недоверием его слушали. Как же так? Только что мы подписали с Германией договор о ненападении».
Вот вскоре после этого он в увольнении пошел в Ленинграде к родственникам. Там зашел разговор о международном положении. Возник вопрос: будет ли война? Никулин вспоминает: «Неожиданно кто-то обратился ко мне: интересно, что думает на этот счет военный. «Война будет, – сказал я спокойно, – ожидается в этом году». – «Интересно, с кем же?» – спросили у меня. «С Германией», – ответил я. Мой ответ вызвал у всех ироническую улыбку. И мой родственник сказал: «Войны не может быть. Надо газеты читать».
Спустя десятилетия, перед съемками «Лопатина», Никулин в разговоре с Германом вспомнит осень 41 – го года. Тогда у них на батарее все ослепли: «После октябрьских праздников 41-го года на фронте паек резко сократили. Половину пайка составлял хлеб. 150 граммов. Тяжелый, сырой и липкий, как мыло. Некоторые хлеб съедали по кусочкам. Я съедал все сразу.
Еще выдавали один сухарь весом 75 граммов. И ложку муки – на каждого. Ее взбалтывали в общем котле. Получали белесую воду без соли. Соли тоже не было. Старшина взвешивал порции и выдавал».
Алексей Герман вспоминает: «Никулин рассказывал, что от голода у всех началась так называемая куриная слепота. И тогда на каждый расчет выделили по одному зрячему. И он наводил пушку. Все остальное они делали вслепую».
Алексей Герман пишет: «Только русские могут так поступать, защищая Отечество».
Никулин вспоминает: «В 44-м началось наше наступление на Ленинградском фронте, в результате которого наши войска сняли блокаду Ленинграда.
Сначала артиллерийская подготовка. 20 градусов мороза. Но снег весь оплавился. Потом пехота пошла в наступление. Наша батарея снялась, и мы двинулись из Пулкова. На дороге поток из бесчисленного количества людей и военной техники. Образовалась пробка. Мы остановились у пустого немецкого блиндажа. Зашли. Стали есть.
