Андропов знает, что говорит. Письма, получаемые редакциями газет в самый разгар антисахаровской кампании, выглядят неоднозначно. Из писем: «Мы не знаем, что именно писал, о чем говорил академик Сахаров в беседе с иностранными корреспондентами. Опубликуйте. Неужели мы, советские читатели, настолько неграмотны и глупы, что нам не стоит преподносить письменные высказывания людей, которых обвиняют?»
В первый день ссылки Сахаров записывает: «Встали поздно, позавтракали на кухне. Погуляв по городу и купив кое-что, мы вернулись домой, стали слушать радио». Сахаров пишет: «Радио на 50 процентов поглощено темой Сахарова. Прямое влияние на мировую политику». Сахаров, естественно, имеет в виду западные радиостанции.
Советские газеты и телевидение также сообщают о высылке Сахарова в Горький. Таким образом, население, в том числе в Горьком, в курсе. У Сахарова в горьковской квартире появляются посетители. Сахаров вспоминает:
«Пришел рабочий с женой и сыном Ваней трех лет. Говорит, что слушают меня с 72-го года, и готовы помочь, чем надо». Их на выходе потащили в опорный пункт милиции.
Сахаров пишет: «Были три студента физфака. Нахалы, неучи. Один не безнадежен. Зато один – совершенный фашист, готов поехать в Афганистан, потому что там хорошо платят. Говорил, что хорошо бы на афганцев сбросить атомную бомбу».
Приходящих к Сахарову сортируют. Это легко: в квартире прослушка. Выражающих симпатию тащат в опорный пункт, регистрируют. В подъезде постоянно дежурят милиционеры.
Елена Георгиевна потом напишет, что они непростительно мало знали о милиционерах, с которыми семь лет прожили рядом. «В дежурство Леши в подъезде постоянно крутятся все бессемейные бабенки нашего дома. У Николая тоже клуб, но преимущественно мужской, и пахнет самогоном. И он никогда ноги даже не подберет, когда проходишь мимо. А Володя всегда мрачный, но всегда встает, когда мы проходим мимо. Другой Володя учится на заочном отделении юридического». Как-то ночью этот Володя занесет в квартиру (в разгар третьей голодовки Сахарова) шкаф, который был давно куплен, но стоял на лестничной площадке: у Елены Георгиевны не хватало сил затащить его в квартиру. Она вспоминает: «Володя прикладывает палец к губам и волочит шкаф. Поставил на место. Поднял большой палец, улыбнулся – вроде мы с ним друзья – заговорщически – и вышел».
Эти два Володи, Леша и Николай приходящих к Сахарову никуда не таскают. Они стоят на посту, который с 80-го года может соперничать с постом номер один – с тем, который у Мавзолея. Чтобы хватать и тащить, используются смешанные силы МВД и КГБ.
Сахаров записывает:
«15 февраля. Люсин день рождения. 57 лет! Люся приехала из Москвы с Юрой, который тащил два рюкзака с едой. Юру задержали в подъезде. Там уже дежурили два милиционера и три гэбиста или наоборот. Юру повели в опорный пункт. Люся побежала туда. Я побежал за ней. Люсю ударил милиционер. Потом нас обоих повалили на пол. Они были полны какого-то торжества».
Сахаров пишет: «Я послал телеграммы Андропову и начальнику КГБ Горьковской области».
Ссылка абсолютно не означает молчание. Когда Сахарову, в соответствии с требованиями режима, велят трижды в месяц являться в Управление МВД, он ведет себя совершенно определенно.
Сахаров говорит, что МВД и КГБ следует спокойней относиться к тому, что к нему, Сахарову, приходят люди. Он говорит, что если они будут запугивать ни в чем не повинных людей, то они только усилят нервозность в городе и тревогу во всем мире. Он требует, чтобы ему и жене дали возможность беспрепятственно говорить с Москвой, а жене – с детьми в США. Он говорит, что это в интересах КГБ: меньше тревоги во всем мире. Он считает, что молодым ученым должна быть предоставлена возможность ездить к нему для совместной научной работы.
Он отправляет телеграмму Андропову с требованием предоставить ему документы, на основании которых он выслан в Горький. Заявляет о своей готовности предстать перед открытым судом. Казалось бы, смешно. В смысле, какой может быть в 80-м открытый суд над Сахаровым. На самом деле не так смешно, как кажется. Реши власть затеять такой процесс, одобрение его внутри страны могло бы быть достаточно массовым. Люди, стоящие в очередях, едущие в Москву за колбасой, не понимают, чего хочет этот академик. И может ли обеспеченный человек с академическим пайком в здравом уме отказаться от налаженной жизни. Сахаров страной массово не понят и обывательски осуждаем. Другое дело, что сама власть к Большому процессу сталинского образца в 80-м году неспособна.
Она даже не способна сдержать народ во время похорон Владимира Высоцкого в июле 80-го года. В закрытой и зачищенной на время Олимпиады Москве хоронить Высоцкого выходят сорок тысяч человек. Этот выход – событие национального масштаба. Это первое за долгие годы советской власти народное волеизъявление.
Но с живым Сахаровым сложней, чем с мертвым Высоцким.
Вследствие непривычной для СССР публичности поведения Сахарова, а также вследствие его прошлой истории с водородной бомбой КГБ лишен обычной для него свободы рук.
Арест Сахарова исключен. Острейшая реакция в мире на уровне глав государств будет молниеносной и не стихающей. Вполне достаточно уже реакции на вход советских войск в Афганистан. Последствия входа в Афганистан – это испорченные отношения с Западом, конец разрядки, что означает новый виток гонки вооружений, т. е. закачку новых средств в военно-промышленный комплекс. И это в условиях нарастающего продовольственного кризиса. Зерно закупается за границей, мясо закупается, денег не хватает, нефтяные деньги – в ВПК, на продукты – кредиты на Западе. Долги растут. А тут еще шум с Сахаровым.
Ссылка в закрытый для иностранцев город – это все, что может позволить себе советский режим образца 80-го года в отношении академика Сахарова. Его жена, Елена Боннэр, в правах не ограничена.
Давить на Сахарова через жену, в смысле арестовать или выслать ее за границу, бесполезно. Его реакция не предсказуема. КГБ этот вариант даже не рассматривает. И правильно. Даже если бы Андропов захотел, он никогда не смог бы представить, какую опасность для системы может представлять частная жизнь академика Сахарова.
В течение 80-го года Сахаров ведет дневник. Так как в отсутствие Сахарова в горьковской квартире КГБ имеет привычку приходить туда с негласным обыском, через окно, Сахаров дневники и рукопись книги «Воспоминания», выходя из дома, берет с собой в сумке. В 81-м году во время его похода к зубному врачу сумка с тетрадями украдена в поликлинике. Он по памяти начинает восстанавливать события.
«19 марта 80-го года. Около 12 пришли двое из милиции, требуют явиться. Я отказался. Они сказали: «У нас указание подвергнуть вас приводу, применив силу». Они схватили меня за руки. Я упирался. Они протащили меня волоком метров пять, стал собираться народ. Меня отпустили. Я прошел в квартиру и запер дверь».
Елена Георгиевна вспоминает о том же времени:
«Я днем в страстную пятницу пошла в церковь за Окой, в Канавино. И в церковном садике на лавочке услышала такой разговор немолодых двух женщин и мужчины, пришедших святить куличи. Говорили, много преступлений в городе – грабят, насилуют, убивают. И дружно пришли к выводу – стрелять надо, всех их стрелять. А когда я всунулась с вопросом – может всех-то стрелять не надо бы? – они напали на меня, что вот из-за таких слюнявых, как я, все худое и идет».
