Елена Георгиевна пишет: «Мы много и про многое говорили и стали так близки, как никогда раньше, хотя думала всегда, что это невозможно, что ближе уже невозможно». На 10-й день голодовки к ним в квартиру перестают кого-либо пускать.
На 12-й день в квартиру врываются работники КГБ и врачи из КГБ. Один из медиков говорит, что ему поступают просьбы трудящихся города об их госпитализации.
Сахаров с женой требуют, чтобы их не разлучали. Присели на дорогу, обнялись. Он пишет: «Люся почти не заплакала, я заплакал. Вышли, держась за руки». На улице их стали растаскивать. В больнице он требует, чтобы он был вместе с женой. Он от всего отказывается и требует одного – объединения его с женой. Он продолжает голодовку, слабеет. Она отдельно – тоже.
На 16-й день приходит майор из КГБ, говорит: «Я уполномочен сообщить, что ваша просьба может быть рассмотрена в положительном смысле в случае прекращения голодовки». Он говорит, что принять решение он может вместе с женой. Ее привозят. Они принимают обещание КГБ и снимают голодовку. Лизе сообщают о разрешении на выезд.
Этой голодовки не поняли ни близкие, ни единомышленники. Категорически отказывается понимать смелый и уважаемый человек Лидия Чуковская. Не понимает известный диссидент генерал Петр Григоренко. Он пишет Сахарову о тех, кто в тюрьме, лагере, ссылке, психушке, а он, Сахаров, голодает за молодых, здоровых людей, жизни которых ничто не угрожает.
В одном из писем, пришедших во время голодовки, содержится вопрос: «Что, для того, чтобы они смогли поцеловаться, великий человек страдал?»
Сахаров категорически отбрасывает слово «великий», как и прочие, часто применяемые к нему слова – «символ», «миссия», потому что они ограничивают его права на свободу. Сахаровский ответ – да, я страдал, чтобы они смогли поцеловаться.
Именно это восприятие жизни и свободы подарила ему жена. Именно в этом смысле он пишет: «Теперешнего меня сделала Люся». Известный советский правозащитник Андрей Амальрик в своей книге «Записки диссидента», которую Сахаров читает в Горьком, написал: «Большое счастье быть женатым на женщине, в которую вы влюблены и которая ваш единомышленник».
В 83-м году у Лизы и Алексея в США родится дочь. Елена Георгиевна вспоминает: «Я вернулась с рынка – Андрей в парадной розовой рубахе и костюме. Он, сияющий, подает мне телеграмму о рождении внучки и говорит: «Наша голодовочка». Так мы ее в первое время и звали между собой – «Голодовочка».
Сахаров в дневнике пишет: «Без Люси я не живой». У нее резкое ухудшение здоровья. Инфаркт. Падает зрение. Она – в Москве. Походы по врачам. Он пишет: «Я убежден, что-либо можно организовать только за рубежом». И в той же дневниковой записи: «Каждое утро просыпаясь, я несколько минут ощущаю, что будто Люся спит рядом, потом – с разочарованием понимаю, что она далеко». Он смертельно боится за нее. Сахаров в конце 83-го начинает борьбу за выезд на лечение за рубеж. На Боннэр по решению Политбюро заводят уголовное дело. Сахаров начинает свою второю горьковскую голодовку. К Сахарову приходит начальник областного Управления КГБ, говорит:
«Вы встали на позицию наших врагов, в значительной степени под влияние вашей жены Елены Боннэр, которая является агентом ЦРУ».
7 мая 84-го года в горьковской прокуратуре во время допроса Боннэр, где присутствует Сахаров, его хватают переодетые в белые халаты работники КГБ. За руки тащат вниз по лестнице, заталкивают в санитарную машину. Туда же приводят Елену Георгиевну.
«В последний момент я схватился за Люсино платье, рискуя разорвать одну из ее лучших вещей. Их у нее немного. Но то, что она носит, – со вкусом и мне очень дорого. Один из гэбистов поднял Люсю за ноги, другой – за руки и шею. Она страшно вскрикнула. Один из гэбистов сказал: она в порядке. Ее вытащили из палаты. Один из гэбистов, в свою очередь, стал кричать на меня в очень грубой форме. Я сильно ударил его по лицу. Он тут же вышел».
Через четыре дня Сахарову говорят: мы вынуждены начать принудительное питание. Есть два способа – внутривенная инъекция и шлангом через нос. Что вы предпочитаете? Он отвечает, что любой способ будет считать незаконным. Ему говорят: значит, выбор наш. Мы выбираем инъекции. Санитары прижимают его плечи. Он пытается вертеться. Врач садится ему на ноги. В руку вводят иглу шприца. Он теряет сознание. Потом его будут кормить через зонд. Вводят в правую ноздрю. Оставляют на несколько часов.
Он пишет и просит врача передать письмо на имя главы КГБ Чебрикова.
Уже нет Андропова, который отправил Сахарова в ссылку. Из контекста сахаровского письма ясно, что он предлагает прекратить общественную деятельность в обмен на лечение жены за границей. На следующий день система принудительного кормления меняется. Его привязывают к кровати за руки и за ноги. Ему одевает на нос зажим и, когда он, задыхаясь, открывает рот, вливают туда раствор. Он пишет: «Я был весь залит клейкой сладкой жидкостью. Присутствовавший в палате врач от КГБ улыбался. Я спросил: чему вы улыбаетесь? Он ответил: мне смешно, что взрослый человек ведет себя, как капризный ребенок. Я не помню, что ответил, но был унижен».
Потом Сахарову делают инъекции, вызывающие потерю сознания, изменения почерка, утроение букв.
Он пишет жене:
«Люсенька, милая! Я так люблю тебя. Вся моя жизнь – в тебе. С нами воспоминания и надежды. Спасибо за передачу и за всю жизнь. Целую. Твой Андрей».
Он пишет Генсеку Черненко. Он пишет, что частная поездка его жены – единственная его просьба к властям страны, которой он оказал важные, возможно, решающие услуги. Он пишет, что хочет целиком посвятить себя науке и семейной жизни. Из больницы его выпустят через четыре месяца. Елена Георгиевна пишет: «Я сидела в машине и ждала его. Мы обнялись, и Андрюша заплакал. А у меня руки трясутся. Не могу машину завести. Андрею, вижу, мутно из-за слез. Постояли так. Потом поехали домой. Где мы – там и дом. Только домом он становится, если вместе».
В апреле 85-го Сахаров возобновит голодовку с требованием предоставить его жене право лечения за границей без контроля КГБ. Теперь он пишет уже Горбачеву.
И опять в квартиру вваливаются врачи. Опять делают укол. Сахаров кричит: «Мерзавцы! Убийцы!» Его утаскивают. Ее к нему не пускают. Она ездит на ипподром и там слушает радио. Там лучше слышно. Потом возле кладбища слушает радио. Никакой информации о том, прекратил ли он голодовку, нет. «Как-то в городе зашла в кафе, решила поесть. Кагэбэшник сел прямо за тот же стол».
Это уже время Горбачева. Нобелевские лауреаты пишут к нему обращения. И Сахаров пишет Горбачеву:
«Во имя гуманности прошу вас, дайте моей жене увидеть близких. Возможно, в конце ее жизни. Это моя единственная просьба к властям».
Сахаров прекращает голодовку. Она вспоминает: «Худой, слабый, бледно-желтый бросился ко мне. Сказал, что не мог больше без меня».
И снова пишет Горбачеву, и опять начинает голодовку. Он совсем слабый, но не сдается. Из больницы он ей напишет:
