НС: В Уфе?
Шевчук: Да, и мы, вся молодежь собиралась. Мы брали какую-нибудь песню Джимми Хендрикса или Джона Леннона, или Криденс, она была страшно популярна тогда, и мы объявляли: «Эта песня протеста рабочего класса угнетенного американского против капитализма». Это «литовалось», безусловно. И все это проходило на «ура». Как только появились наши песни, рок этот наш стал петься по-русски, тогда начались проблемы. Потому что мы, естественно, не могли петь про какие-то вещи, которые нас не интересовали. Потому что это самодеятельное творчество. Освободить это любительство… я ж говорил, повторюсь, Поев ковчег построил любитель, а Титаник построили профессионалы, Титаник утонул… Русский рок построили любители. По там было столько любви, безусловно, любви, точно, искренней, огромной, и мы не могли петь под какую-то кальку. Мы сочиняли слова, которые передавали наш внутренний мир. И это были, конечно, слова, это были наши флаги, с которыми мы шли в сторону свободы.
Н. С.: Когда рок стал русским? Насколько это было востребовано людьми, которые это слушали?
Шевчук: Это все сразу было запрещено. То есть власть сразу почуяла опасность брожения умов. Потому что глушились все радиостанции и глушился вот этот рок, и он бродил по стране на катушках, магнитофонных кассетах.
Н. С: По-английски было безопасней?
Шевчук: Безусловно. По-английски никого не волновало. Пожалуйста. Играйте на танцах. А вот когда стали петь по-русски – да.
Н. С: Как в Питере прессовали?
Шевчук: В Питере меня не прессовали. В Питере прессовали обстоятельства. Негде спать, нечего есть в Питере.
Н. С: А в Уфе?
Шевчук: А в Уфе было все за песни. Ну, мы тогда пострадали меньше других. Была в Уфе отличная тусовка свободомыслящих, которых некоторых ребят даже посадили, подбрасывая наркотики, находя какую-то запрещенную литературу. За томик Солженицына или Оруэлла давали до 8 лет. Еще в 84-м году. И поэтому, да, вот так. Мы, периферийные хлопцы, играли жесткий, пролетарский такой хард-рок. Потому что Уфа – это рабочая лошадь страны, такие нефтеперерабатывающие, машиностроительные заводы. Круг моего общения был гораздо шире, на мой взгляд, потому что я не только общался с интеллектуалами, которых, кстати, в Уфе было немало. С другой стороны, с простыми ребятами, работягами, простыми рабочими парнями, и общался с ними по-разному, мы пили портвейн и дрались, шли, разговаривали по душам. И мы со всей этой металлургической музыкой и приехали в город Санкт-Петербург.
Н. С: Чужой был город для тебя в этом смысле или нет?
Шевчук: В этом смысле да. Но, с другой стороны, я еще раз говорю, я приехал с настоящей Альма-матер, в особый такой Университет, и первое, что я сделал, я получил членский билет в Салтыковскую библиотеку. Я читал запоем. Я ходил на все концерты. Я ходил в театры, я пробирался бесплатно в музеи и т. д., т. д. Хотя я имел высшее образование, но оно ничего не значило, потому что Питер – это и есть высшее образование. Для любого россиянина, потому что бродить по этим улицам, потому что высшее образование, я понял здесь, это нечто другое. Что высшее образование – это среда, в которой ты живешь.
Как раз накануне 86-го Шевчук переезжает в Питер, и в 86-м начнется его большая профессиональная карьера.
25 лет, четверть века, она будет идти по нарастающей, независимо от многократных изменений в социальных настроениях. Будет движение со вторым, третьим, пятым дыханием. Завидная реализация. Как музыкант, как поэт. Это осуществившийся Большой рок на родном языке. Единственная в своем роде, давняя осуществившаяся мечта поколения тех, кому сейчас 50 с хвостом.
Название группы ДДТ в советские времена однозначно ассоциируется с единственным тогда порошком для травли насекомых-паразитов под тем же названием. ДДТ – химическое вещество – дихлор-дифенил-трихлорметилметан. В просторечии – дуст.
Я помню Шевчука с лета 83-го. В Москве. У общих знакомых, на кухне.
Н. С: У тебя на стене висит афиша. Первый концерт АДГ. На афише надпись: билеты распространяются в райкоме ВЛКСМ.
Шевчук: это 87-й год, да. Райком ВЛКСМ. Они, в общем-то, первые – концертные организации, какие-то дискотеки, какие-то первые видео-шмидео подпольные, подпольные салоны – все устраивал комсомол. Комсомол тут же перестроился и тут же стал заниматься финансами, он стал богатеть. Пришло время, и первыми, кто к нам прибежал, когда нас разрешили выпустить из подвала, были комсомольцы. И сказали: Юра, ребята, мы можем сделать для вас. Я говорю: Что? – Концерт. Они, правда, нам ни фига не платили, складывали все в свой карман. Эти комсомольцы – они ведь сейчас банкиры, и сейчас они владельцы пароходов, железных дорог и т. д. Но и сейчас они нам не платят. Но, с другой стороны, они ведь были первыми такими организаторами всего коммерческого движения. И это все были комсомольцы. Все комсомольцы.
Нам нужна была только сцена, чтоб орать свои песни. Но ничего особенного в этом, мы не шли играть в рестораны или не шли играть в филармонию, какие-то официальные площадки. Уже к нам приходили. И предлагали уже нам концерт. А это уже совсем другой порядок вещей.
Н. С: Когда вы вышли из подполья, когда вы вышли из-под контроля, когда это случилось?
Шевчук: Комсомольцы контролировали рок-клуб. Рок-клуб вышел из-под этого комсомольского и конторской такой опеки.
Н. С: Конторская – это КГБ?
Шевчук: Да, да. Ленинградский рок-клуб вышел где-то в 87-м году, они уже ничего не могли с нами сделать.
1986 год – сумбурный. Рок-музыка набирает силу в качестве общественного фактора. Одновременно как ни в чем не бывало в Кремле проходит съезд советских писателей, на котором доклад делает председатель Союза писателей Марков, символ брежневского периода советской литературы. Марков – писатель преуспевающий. Только за 85-й год его произведения вышли в 27 издательствах, что в условиях цензуры говорит о многом. Помощник Горбачева Черняев пишет: «Марков – центр притяжения прохиндеев и посредственности, у него на сберкнижке -14 миллионов рублей». В 86-м году Марков чувствует себя вполне уверенно, потому что в давних приятельских отношениях с Лигачевым, который в горбачевском Политбюро. Но на том же съезде поэт Константин Ваншенкин скажет: «Я не помню что-то, чтобы выдающимися называли Трифонова, Тендрякова, Казакова, Слуцкого. А ведь на деле это так». Для 86-го года это выпад – в присутствии Маркова говорить о настоящих талантах. На том же съезде Вознесенский говорит, что пора открыть музей Пастернака в Переделкино.
Академик Лихачев позволит себе на съезде советских писателей сказать о расстрелянном в 21-м году Гумилеве.
Двумя месяцами раньше о Гумилеве была первая статья в «Огоньке». Написана секретарем СП СССР Карповым, и значит – это уже почти реабилитация. Лихачев на съезде писателей скажет о Гумилеве: «Я хочу обратить внимание на то, что у Гумилева нет ни одной строчки антисоветской». Разговор с трибуны идет еще в совершенно старых понятиях, хотя Дмитрий Сергеевич Лихачев уже написал для Солженицына свои страшнейшие воспоминания о Соловецком лагере, и они вошли в «Архипелаг ГУЛАГ». Но до издания «Архипелага» в СССР еще два года. «Архипелаг ГУЛАГ» в «Новом мире» опубликует Сергей Залыгин, который назначен главным редактором «Нового мира» весной 86-го. В июле 86-го в журнале «Знамя» главным редактором становится Григорий Бакланов. В первом же подписанном им номере выходит антисталинский роман Бека «Новое назначение». В «Огоньке» в 86-м главредом стал Виталий Коротич, в газете «Московские новости» – Егор Яковлев.
