– Миссис Портер, – тихо зову я, и она слышит, поднимает голову. Я опускаюсь на колени и смотрю на нее снизу вверх. А она уже ушла в себя, невидяще уставилась на свои руки и бормочет про окна.
– Миссис Портер, – настойчиво зову я.
– Я им уже говорила, – она снова качает головой. – Окно. Мы окна всегда запираем. Сесси, – она всхлипывает. – Она любила гулять, так мы и поставили по две задвижки на каждое окно, снаружи и изнутри. Я их запирала. Но сегодня утром обе щеколды были открыты.
Я сдвигаю брови.
– Сесилия ничего вам не говорила вчера вечером… ничего необычного?
– Да нет, ничего такого, – шепчет она охрипшим от слез, срывающимся голосом. – Веселая была, напевала что-то, играла.
У меня по коже бегут мурашки.
– Напевала? А какую песню, помните?
Она чуть заметно пожимает плечами.
– Ты же знаешь ребятишек, вечно что-то мурлычут…
– А все-таки попытайтесь вспомнить, – настаиваю я. Глаза женщины устремлены на стену напротив.
Она сглатывает и начинает мычать, тихо напевая без слов мелодию. Она фальшивит, то и дело останавливается, но я узнаю песню. Холод леденит мне сердце, я с такой силой впиваюсь ногтями себе в ладонь, что морщусь от боли.
– Что вы еще помните? Хоть что-нибудь…
– Довольно, Лекси, оставь ее, – вмешивается одна из соседок, и я только сейчас замечаю, что миссис Поттер уже перестала петь и снова тихо плачет. На нас устремляется множество глаз. Я обнимаю миссис Поттер, шепотом прошу прощения и отхожу. Мои глаза шарят по комнате, пытаясь заметить что-то, что-нибудь.
Дверь ведет в прихожую, и мне вдруг страшно хочется туда, где нет толчеи, подальше от этих женщин.
Фигура сгорбленной горем миссис Поттер слишком напоминает мне маму, склонявшуюся сперва у постели отца, потом над квашней с тестом, страдавшую молча, пока вся деревня ходила вокруг нашего дома. Люди – кто обнимает и целует, кто гладит по волосам… Тихий гул молитв и утешений, ласковые пожатия пальцев.
Я прохожу по коридору к комнате Сесилии, поворачиваю ручку и исчезаю внутри.
Одеяло откинуто. У прикроватного коврика завернулся угол, как будто по полу пробежала пара маленьких ног, совсем еще сонных.
А вот и окно, сейчас оно закрыто. Я провожу пальцами по внутренней задвижке. Снаружи вторая, точно такая же, как отражение в зеркале, только наружная пока еще не заперта. Я отодвигаю металлический стерженек внутренней щеколды, и рама легко приоткрывается. Ощупываю ее – дерево старое, потрескавшееся. Не верится мне, чтобы шестилетний ребенок сумел ее сдвинуть. Я толкаю, и рама неохотно подается с таким надсадным скрипом, что я оглядываюсь, не услышал ли кто. За окном раскинулось поросшее бурьяном поле. Единственный признак вторжения – затоптанные пятачки в нескольких ярдах от дома, где трава явно примята мужскими сапогами. Незаметно, чтобы из окна кто-то падал или выпрыгивал, под окном нет следов ног. Вообще никаких следов. Я уже собираюсь выйти из комнаты, но вспоминаю Коула и ту тропку, будто проторенную ветром.
Поначалу я не вижу ничего особенного – разве что несколько крыш поодаль. Затем, постепенно, мир начинает менять очертания, что-то перестает бросаться в глаза, другое становится заметным. Появляется тень, более длинная, чем ей бы полагалось, учитывая, как высоко стоит солнце. Слегка примятая трава клонится точно так же, в точности как у дома Эдгара. Подобрав подол, я заношу ногу и ставлю башмак на подоконник, собираясь выпрыгнуть.
– Гнать его прочь из деревни!
Я слезаю с окна и прижимаюсь к стене. Мое дыхание так участилось, что я начинаю задыхаться, как после быстрого бега. За угол дома Сесилии завернули дядя и несколько дозорных, они останавливаются прямо под окном.
– Что же, дадим ему уйти?
– А ты предлагаешь позволить ему вернуться? Нет уж, риск слишком велик, – этот голос, грубый и низкий, звучит резко, уверенно рассекает холодный воздух. Отто. Я замираю, вцепившись пальцами в тонкую занавеску.
– Эрик вроде бы видел его здесь вечером, – включается в разговор мистер Уорд. – Говорит, это точно.
Эрик Портер, отец Сесилии.
– Во сколько? – спрашивает Отто.
– Поздно. Эрик говорит, не мог заснуть, стоял на крыльце. Божится, что тот парень шнырял рядом.
Ложь. Наверняка. Коул сказал, что увидел меня и решил пойти следом. Он никак не мог бы оказаться здесь. И мы никогда не приходили сюда вместе. Я сжимаю ткань с такой силой, что костяшки пальцев становятся белыми. У страха глаза велики, вот и мерещатся призраки.
– Других доказательств у тебя нет? – возражает Бо с поразительным безразличием в голосе. Я представляю, как он пожимает при этом плечами и охотничьим ножом выковыривает грязь из-под ногтей.
– Да он подонок, – запальчиво бросает Тайлер, и я вспоминаю его лицо раньше, у нас в коридоре, уязвленное самолюбие и что-то еще похуже.
Тайлер. Если он здесь, значит Отто уже знает, что дома меня нет.
Нервно сглотнув, я прижимаюсь к стене рядом с окном. Мне надо постараться успеть сделать сегодня побольше.
– Чего ж вам еще нужно? – продолжает Тайлер.
– К сожалению, мальчик, – а это голос старика, звучит устало, но терпеливо, – этого мало, нужно кое-что посущественнее.
Я узнаю этот голос. Медленный и ровный. Третий член Совета, мастер Мэтью.
– Но Эрик сказал не только это, – вскидывается мистер Уорд. – Он наблюдал за чужаком, совсем вблизи, и вот что: только что чужак был там, перед ним, а потом вдруг раз – и будто рассыпался. Исчез, как не было.
С болезненно сжавшимся сердцем я вспоминаю ту первую ночь, когда впервые увидела Коула. Ставни захлопываются с грохотом, так что у меня звенит в ушах.
– Ты о чем толкуешь? – рычит Отто.
– Пропал. Прямо у него на глазах.
– Ты не заметил, что следов нигде нет, Отто? Никаких отпечатков? Может, эти штуки как-то связаны?
– У него рыльце в пушку.
– Мы должны от него избавиться.
Из страха не вырастает ничего хорошего, – говаривал мой отец. – Это ядовитая штука.
– А если он этого не делал?
– Он это сделал.
– Нам нужно заставить его разговориться, – говорит Тайлер. Я ясно слышу в его голосе насмешку. – Пусть скажет нам, где дети.
– Ты забыл, что его защищают сестры, – напоминает мастер Мэтью.
– Но кто защитит их?
Повисает долгое молчание.
– Погодите, погодите, – нервно вступает еще кто-то.
– Мы не хотим…
– Почему? Только не говорите мне, что вы всерьез боитесь этих колдуний. Они уж высохли совсем, и вся их ведьмовская сноровка тоже.
