У меня по спине бегут мурашки.
– Ты о чем это? – медленно спрашиваю я.
Прежде чем ответить, Отто смотрит на меня долгим тяжелым взглядом.
– Если сестрицы не выдадут парня добровольно, мы его заберем силой.
С этими словами он поднимается из-за стола и ураганом вылетает с кухни. Я бегу за ним в коридор, но дядя уже за дверью, и его поглотила темнота. У меня в груди все сжимается в такой тугой узел, что я начинаю задыхаться. Хочется броситься за ним, а лучше не за ним, а на восток, до рощи, потом вверх по холму, к дому сестер и Коула.
– К утру, – сказал дядя. Я стараюсь успокоиться. Вопросов столько, что от них у меня начинает кружиться голова, и я стою на крыльце, убеждая себя, что сумею найти способ все уладить. Чьи-то пальцы касаются моей руки – это мама, твердо, но ласково она тянет меня в дом.
Мама скользит по кухне, прибирая за Рен. Я, вспомнив о записке на оконном раме, спешу в спальню. Ветер прижимает бумагу к темному стеклу. Одним прыжком я оказываюсь рядом, приоткрываю окно, умоляя его не скрипеть слишком громко, и успеваю схватить записку раньше, чем ветер, не дав ей улететь в ночь. На клочке всего два слова, тонким неровным почерком.
Надо встретиться.
Я вожу пальцем по торопливо нацарапанным буквам. От этих слов у меня странно щемит сердце и снова хочется выйти подышать свежим воздухом. Что-то, и сами слова, и чутье, подсказывает мне, что записка от Коула. Когда он успел ее оставить? Я шумно вздыхаю – в этом вздохе озабоченность пополам с радостью – и запихиваю клочок бумаги в карман платья.
Только сейчас заметив, что на ногах у меня до сих пор отцовские башмаки, я сажусь на кровать и собираюсь разуться, как вдруг слышу негромкие шаги.
– Лекси, холодно, – звучит у меня за спиной. Я улыбаюсь и оглядываюсь.
– Ты права, птичка моя, – говорю я Рен и плотно закрываю окно, – Давай закроем его получше и больше не будет открывать, ладно?
Кивнув, Рен протягивает мне ладошку. Я беру сестренку за руку и позволяю ей отвести себя на кухню.
* * *
Ночь сегодня все никак не настает.
Записка Коула жжет мне карман, и я слоняюсь по дому, пока в маминой комнате не гаснет свет. Тогда я подхожу к Рен, она уже в постели, но не спит. Подоткнув старенькое стеганое одеяло, я ласково ерошу ей волосы. Старый дом потрескивает – это из него выходит дневное тепло.
– Надеюсь, они не вернутся, – зевнув, говорит Рен. – Я устала. Не хочу играть. – Она свернулась клубочком, но не сводит глаз с окна. Я глажу ее по голове.
– Все будет хорошо.
– Ты обещаешь? – спрашивает Рен. Она вытянула руки, на одной по-прежнему привязан амулет сестер, от него пахнет мхом и землей, и луговыми цветами. Беру ее тощие лапки в свои руки и подношу к губам. Задумываюсь, подбирая нужные слова.
– Я обещаю, что все это улажу, – шепчу я в пространство между ее ладошками. Рен откидывается на подушку. Руки с моими словами она так и держит ковшиком.
– И вот еще что, Рен, – продолжаю я, присаживаясь рядом с ней на кровать, – что бы ни случилось, до утра не вылезай из кровати. А если снова услышишь своих друзей, не обращай на них внимания. Это нехорошо с их стороны – приходить к тебе по ночам.
Рен крутится, устраиваясь под одеялом.
– Я не шучу, – предостерегаю я, а она уже накрылась с головой, виднеется только макушка.
Я жду, глядя на огонек свечи.
Убедившись, что Рен спит, я поднимаюсь, и комната покачивается. А может, это я покачиваюсь, от усталости и недосыпа. Наконец стены и пол встают на место. Я провожу по бедру, проверяя, на месте ли отцовский нож. Поцеловав Рен в макушку, я открываю окно и выпрыгиваю. Потом закрываю раму, захлопываю ставни и, обернувшись, вглядываюсь в ожидающую меня ночь.
Глава 14
Ярко светит луна, ночь тихая, ветер гудит где-то вдалеке.
Меня как магнитом тянет к нему, ноги сами находят тропу, они хорошо ее знают, всегда знали, но сейчас она важна как никогда. Я иду по странному, залитому луной миру, среди серо-синих теней по серо-синей земле, глядя на иссиня-белый круг в иссиня-черном небе. Я через каждые несколько шагов напоминаю себе, почему не сплю в теплой кроватке. Угрозы Отто помогают мне держать глаза широко открытыми и обостряют слух.
Кто-то близко.
В темноте шаги, хотя я их не слышу. Я знаю, что они там. Так бывает, когда чувствуешь, что в комнате кто-то есть, хотя не раздается ни звука. Когда я подхожу к роще, воздух вокруг становится колким. Под деревьями так темно, что все сливается в одну непроглядную тень. Внезапно от нее отделяется нечто.
– Коул, – окликаю я, когда он выходит на освещенную лунным светом опушку. Он уже не выглядит таким измученным. Испуг, так искажавший его черты днем, исчез. Руки не обхватывают тело, а свободно опущены. Глаза усталые, но спокойные.
– Лекси. Ты получила мою записку?
Я хлопаю по карману.
– Получила. Но я пришла бы и без этого. Чтобы предупредить тебя. Мой дядя…
– Подожди! – перебивает он громко. Я и не знала, что он может так повысить голос. Сейчас этот голос не течет по ветру, он разрезает его насквозь, – По поводу того, что было раньше. Я попросил тебя прийти, потому что хочу объяснить. Мне это необходимо.
– Коул, ты можешь ничего не объяснять, если не хочешь.
– Я не хочу. Но это необходимо. – Его плащ хлопает на ветру. – Только я не знаю, с чего начать.
– С пожара? Ты сказал, что ваша деревня сгорела дотла. Это ты ее поджег?..
Коул мотает головой.
– Все не так просто.
– Тогда расскажи, что там случилось. – Роща у него за спиной высится, как зловещая стена. Или как зверь, готовый проглотить его целиком. – Коул?
Он колеблется.
– Давай. Я слушаю, – подбадриваю я.
Коул в который раз обводит взглядом ночь. Его глаза снова опускаются вниз, и когда они встречаются с моими, я понимаю, что он на что-то решился, такая в них вдруг появилась бесшабашность.
– Я покажу тебе, – говорит Коул наконец.
Он делает шаг вперед, кладет руки мне на плечи и целует меня.
Это неожиданно, губы у него прохладные, мягкие. Вокруг нас свищет ветер, дергает за одежду, но не пытается оторвать нас друг от друга.
А когда все заканчивается и его губы отрываются от моих, я открываю глаза и вижу перед собой его серые глаза, похожие на мокрую речную гальку.
– Ты это хотел мне показать?
– Нет, – отвечает он, его пальцы скользят вниз по моим рукам. Он ведет меня в сторону от тропинки, вдаль от Ближней. – Это было так, на всякий случай.
* * *
Как же это – на всякий случай? – недоумеваю я, а тем временем последние огни Ближней скрываются за круглобокими холмами.
