Между нами снова поднимается ветер, но я преодолеваю его и иду вперед, пока не встаю совсем рядом с Коулом. Тогда я опускаюсь рядом с ним на колени и кладу руки на его кулаки. Когда Коул поднимает лицо, щеки у него мокрые. Боль в глазах такая знакомая, что у меня будто вышибает весь воздух из легких.
– Потом все кончилось, и не осталось ничего, кроме пепла.
Я так и вижу его, опаленного, серого, одиноко стоящего там, где была деревня.
– Я чувствовал себя таким… пустым, – он мотает головой. – Выпотрошенным. Уничтоженным. И от этого больно. Больше всего.
– Успокойся, все в порядке, – говорю я, но ветер поглощает мой голос.
Он вздрагивает, моргает и оглядывается, а ураган разметывает землю и камни. Он мотает головой и пытается отодвинуться.
– Отойди.
Я сильнее сжимаю его руку, и ветер немного слабеет.
– Не отойду.
Маленькие вихри вздымают вокруг нас спиральки листьев и травы, и щебня, странное притяжение Коула влечет их к нему, как влечет и меня. Они переплетаются, растут.
– Отойди, пожалуйста, – повторяет он (в голосе слышится паника) и встает, пошатываясь на нетвердых ногах. Я встаю рядом с ним, отказываясь подчиняться. Но тогда ветер сам отталкивает меня назад, дергает за плащ. Сопротивляясь, я все же бреду прочь, а ветер поднимает вокруг меня настоящий вихрь, выдергивает из земли былинки, крутит их в воздухе. Он уже силен – но все нарастает, завывает, закручивается в настоящее маленькое торнадо на пустоши, а я – в центре.
– Коул! – кричу я, но имя теряется в шуме, ветер проглатывает его, едва оно срывается с моих губ. Мир позади смерча кажется смутным, размытым. Вереск, скалы, Коул – все перемешивается, а потом вообще скрывается за стеной воздуха. Только воронка, туннель вверх и вверх, к небу. Но здесь-то, в центре все иначе – как же здесь тихо, как покойно в стороне от того белого шума. Ветер ласково подергивает меня за рукава, полы плаща, выбившиеся завитки волос, но не зло, а почти с нежностью. Я представляю себе Коула вот в таком же туннеле в ту ночь, когда его деревня пылала. Его самого ветер охранял и спас. Одного. Мне становится одиноко. Я протягиваю руку, повожу пальцами по стене смерча.
И тут сквозь ветер просовываются его пальцы, они дотрагиваются до моих, переплетаются с ними. Сквозь воздушную стену в круг шагает Коул. Перед ним стена расступается, ветер ерошит его темные волосы, прежде чем снова сомкнуться у него за спиной, будто и не было разрыва. Коул привлекает меня к себе, обхватывает обеими руками.
– Я здесь, – шепчу я. И у него губы тоже шевелятся, но голоса не слышно, только ветер, и Коул прижимает меня крепче, упирается лбом в мой лоб. Здесь нет ничего и никого, кроме нас. Где-то там за стеной остался мир, ветер, крутит его, дергает, рвет на куски. Но мы двое стоим здесь неподвижно и тихо – непостижимый миг.
Смерч теряет концентрацию, разваливается, слабеет. Коул крепче обнимает меня, и тут на какой-то мимолетный миг вихрь вновь обретает мощь и бросается на нас. А потом, совсем внезапно, смерч вообще исчезает – остается только легчайший ветерок. Передо мной опять возникают холмы, трава успокаивается. Коул вглядывается в мое лицо. Он, кажется, ожидает страха, отвращения, какой-то напряженности – но ничего подобного, наоборот, я ощущаю прилив живительной бодрости. Коул отпускает меня, пятится назад, его бьет дрожь.
– Лекси, – выдыхает он, жадно хватая ртом воздух, словно вихрь опустошил его легкие. Ветер высушил слезы у него на щеках и уложил волосы мягкими волнами. – Теперь ты знаешь, кто я такой. Прости.
Он начинает оседать на землю, но я подхватываю его, удерживаю за руку. Коул прерывисто дышит, и я боюсь, что он вот-вот потеряет сознание.
– Мне не за что тебя прощать.
– Я пойму, – пошатываясь, хрипло шепчет Коул, – если ты не захочешь…
Я не даю ему договорить.
– Так вот что ты имел в виду, когда поцеловал меня, – поэтому «на всякий случай»?
Коул смотрит поверх моей головы, на восток. У него блестят глаза, но я замечаю искривленный уголок рта.
– Смотри на меня, – я хватаю его за подбородок и поворачиваю к себе. – Я еще здесь.
Коул опять целует меня – в этом поцелуе нет надежды. На моих губах его страдание, соленый привкус слез. Потом отворачивается и снова смотрит туда же, на восток. Я пытаюсь проследить его взгляд. Небо начинает меняться. Если сейчас же не поспешить в Ближнюю, рассвет захватит нас врасплох.
– Идем.
Он позволяет вести себя за руку, и я сжимаю его запястье, чтобы убедиться, что он не исчез, он все еще здесь. Иду я медленно, неохотно. Мне не хочется слишком быстро добраться до Ближней. Хоть смерч и улетел, меня не покидает чувство, будто мы одни во всем мире.
Молчание нарушает Коул.
– Я хотел показать тебе. Но не так. Я дал себе слово, – бормочет он, – что такое никогда больше не повторится, что я никогда не потеряю власть над ветром.
– Но у тебя есть власть над ним. Я только что видела, как ты… – я чуть крепче сжимаю пальцы. – Ты закрутил вихрь вокруг своей руки, когда начал нервничать. А стоило тебе забыть о своей злости, и все тут же прекратилось. Я уверена, что, если бы ты только…
– Это слишком опасно, – перебивает Коул, он идет с закрытыми глазами, а ноги плавно скользят над землей. – Стоит чуть ошибиться, и…
– Но Коул…
– Почему, по-твоему, я отвел тебя так далеко? С той ночи больше года прошло, и не проходит дня, не проходит минуты, чтобы я не напоминал себе о необходимости внутренне освободиться и хранить спокойствие. Почему, по-твоему, я держусь подальше от деревни? Да и от тебя я все время старался держаться подальше – как ты думаешь, в чем причина?
Он смотрит мне в глаза. Я вспоминаю, как он отстранялся, стараясь даже мимоходом не дотронуться до моей руки. То странное выражение на его лице – озабоченности и чего-то еще, – когда наши пальцы сплелись.
– У меня и в мыслях не было застревать здесь, – продолжает Коул. – Я просто проходил мимо.
– Куда ты шел?
Коул мотает головой, и мне кажется, что на это усилие уходят его последние силы.
– Сам не знаю. С той самой ночи мне не сидится на одном месте. Меня постоянно тянет в путь.
– Но ты же остановился здесь. Почему?
Коул замедляет шаг, и я, забежав вперед, заглядываю ему в глаза.
– Я что-то слышал, – Коул останавливается и опускает невесомые руки мне на плечи. – Здесь, в Ближней, происходит что-то ужасное, Лекси. Эта деревня одержима, в нее будто злой дух вселился. Ветер здесь одержим. Песнями. И голосами.
Я хмурюсь.
– Моя сестра Рен, – говорю я. – Сегодня утром она сказала мне кое-что очень странное. Будто пропавшие дети приходили под ее окно, звали ее играть. Она сказала, что слышала их.
