Наверняка сестры пустили его к себе. Иначе и быть не может. Но они ничего не говорят. И их глаза ничего не говорят. Их лица ничего не говорят. Как будто я разговариваю со статуями.
– Сегодня утром на площади не было только вас, – добавляю я.
Магда моргает.
– Мы держимся особняком.
– Но вы – единственные, кто мог спрятать…
Внезапно оживает Дреска.
– Ступай-ка ты лучше домой, Лекси, – рявкает она, – пока погода разгулялась.
Я выглядываю в окно. Гроза кончилась, серое небо немного прояснилось. В доме висит страшная напряженность, мне даже кажется, будто от этого комната стала меньше.
Взгляды сестер настороженные, тяжелее прежнего. Даже у Магды губы вытянуты в узкую линию. Поднимаюсь из-да стола. К своей кружке я не притронулась.
– Спасибо за чай, Магда. – Я направляюсь к двери. – Извините, что побеспокоила.
Дверь за мной плотно закрывается.
Мир снаружи – сплошь лужи и слякоть. Сейчас я с радостью поменяла бы эти дурацкие тапочки на свои кожаные башмаки.
Сделала два шага, а ноги уже мокрые насквозь. Над головой небо расчищается, облака куда-то отступают.
Я смотрю на запад, в сторону деревни.
Когда я была такая, как сейчас Рен, то однажды спросила папу, почему сестры живут здесь, так далеко. Он ответил тогда, что для жителей Ближней это, с одной стороны, хорошо, а с другой, плохо. Ведьмы, сказал он мне, такие же, как люди, они бывают всякие-разные, среди них встречаются хорошие и скверные, глупые и умные. Но после Ведьмы из Ближней люди в деревне забрали себе в голову, что все ведьмы плохие.
Сестры живут здесь, на отшибе, потому что люди испуганы. Но хорошая сторона – то, что они остались. Тогда я спросила отца почему, а он улыбнулся одной из своих мягких, домашних улыбок и сказал: «Здесь их дом, Лекси. Они не повернутся к нему спиной, не предадут, даже если он предаст их».
Бросив на холм сестер последний взгляд, я ухожу. Они оберегают незнакомца. Я это понимаю.
Я иду назад по утоптанной тропке, мимо сарая, что находится сразу за домом, к северу.
Если сестры его прячут, должна быть причина…
У меня перехватывает дыхание.
На стене сарая висит на гвозде серый плащ, на швах ткань темнее, как будто выгорела. После дождя пустошь непривычна тиха, и я вдруг начинаю слышать свои шаги, звук, который издают на мокрой земле мои ноги, подбираясь все ближе к сараю. Хибара, кажется, медленно проигрывает войну с земным тяготением. Остов сарая – несколько деревянных столбов, вкопанных в землю и поддерживающих замшелую крышу. Сквозь щелястые стены видна пустошь, сорняки пускают корни, то ли поддерживая ветхий сарай, чтоб не упал, то ли разрушая его окончательно. Плащ висит рядом с дверью, но ручки у двери нет. Между кривыми досками широкие щели, я наклоняюсь и прижимаюсь глазом к одной из них. Внутри темно и никого нет.
Я отхожу, огорченно кусаю губу. Но вдруг с другой стороны сарая слышу что-то – тихий вздох. Я улыбаюсь и тихо крадусь на звук, пригибаясь и умоляя землю впитать мои шаги, не выдать меня. Заворачиваю за угол. Там никого и ничего. Даже следа на траве.
Разочарованно фыркнув, я громко топаю вокруг сарая обратно. Я знаю, какие звуки издают живые люди, и я уверена – там кто-то был. Я слышала дыхание, я видела…
Но гвоздь торчит, а на нем ничего нет.
Глава 4
Ускоряя шаг, я иду обратно, расстроенная и промерзшая от ходьбы по мокрой траве. Туфли можно выбрасывать. Дорога раздваивается – одна узкая тропинка ведет к деревне, другая, огибая Ближнюю по краю, выходит к моему дому. Я торопливо сворачиваю на вторую. Раскисшие туфли я сняла и шлепаю босиком по грязи. Глина обнимает мои ноги по щиколотку, добирается до икр, а я все думаю об остром язычке Дрески – она сказала, что я могу хоть объесться грязью, а все равно не стану от этого ближе к пустошам. Думается, то, что сейчас я вся так перемазалась, тоже вряд ли принесет мне какую-то пользу.
Наконец я вижу издали дом Отто, а сразу за ним – наш. Пустошь подходит к самому нашему двору, охватывает его словно капюшон. С одной стороны дома сложены дрова, с другой – огород. Зелень перемешана с рыжей и красной листвой. С огородом больше возится Рен, а не я. На болотистой почве мало что хорошо растет, но Рен обожает свой клочок земли и ухаживает за посадками с поразительным терпением. Неудивительно, что и сейчас она здесь, сидит на камне и выдергивает из жидкой грязи сорняки.
– Ты вернулась! – радостно кричит Рен, увидев меня.
– Конечно. А где все?
Мое исчезновение с площади не могло остаться незамеченным, и я не сомневаюсь, у дяди найдется что сказать по этому поводу.
– Рен, – мамин голос вырывается из окна, как струйка дыма, еще миг – и она уже стоит в дверях. Пряди темных волос вьются вокруг лица. Соскочив с валуна, Рен бежит к ней. Мать глядит на меня.
– Лекси, куда же ты убежала? – скорбно опущенные уголки ее рта подтверждают мои опасения. Теперь я уверена, Отто захочет со мной поговорить.
– Елена забыла дома кое-что для меня, – выдумываю на ходу. – Но не могла же она бросить людей, которые ее слушали, вот и попросила, чтобы я сама сбегала.
Я сую руки в карманы платья как бы за подтверждением, но там пусто, остается молиться, чтобы мама не потребовала доказательств. Она и не требует, только тихо вздыхает и скрывается в доме.
Я скучаю по маме. Скучаю по той женщине, какую знала до смерти отца, – она была прямой и гордой и бесстрашно смотрела на мир сверкающими синими глазами. Но изредка меня радует, что она закрылась, спряталась в раковину, стала тенью себя прежней. Тени задают меньше вопросов.
Поворачиваюсь к дому спиной. Я упускаю преимущество. Скоро Отто узнает, где пришелец, а может быть, уже знает. Если я хочу найти его, мне нужно захватить его врасплох. Но как? Запрокинув голову, я смотрю в небо. Солнце еще высоко, а поленница возле дома совсем низкая, да и мне не стоится на месте. Отшвырнув погибшие тапочки, я беру с завалинки кожаные башмаки и отправляюсь в ближайший лесок за дровами.
* * *
Топор с треском врубается в дерево. Платье у меня все в грязи, башмаки заляпаны глиной во время прогулки по полю после дождя. Они принадлежали моему отцу – темно-коричневая кожи, старые пряжки. Они такие мягкие, крепкие и теплые, а внутри уютно обмяты по ноге. В носки мне приходится набить тряпок, чтобы башмаки не сваливались, но дело того стоит. В них я чувствую себя намного лучше. И они на моих ногах выглядят лучше, вроде бы даже ярче. Не могу их себе представить чистыми и убранными в шкаф.
Сидеть без движения – это не для меня. Я вечно в движении, а за последние три года все становится только хуже.
По лицу стекают капли пота, мгновенно остывая – вечерами уже прохладно. Я ставлю последнее полено на колоду, установленную между нашими с Отто домами, заношу над головой топор.
