– Акар здесь уже больше двух лет.
– Так это Акар! У него, считай, дайвагати такая. Люди обычно либо быстро отсюда уходят, либо остаются. Да и куда тебе так спешить? Нистыр куда? Обратно в город за столом сидеть? Это, что ли, работа мечты?
– Я десять лет просидел за столом и…
– И что? Сядешь снова?
– Не всё так просто. Раньше я хотел вернуться домой, в Южный Хапур. Я говорил тебе. Но сейчас… Я думал, что, может, найду какую-нибудь позицию в городе, необязательно ту же самую. Что-нибудь другое.
– Да нет, дааридра, ничего другого!
– Тогда будет, как раньше. Буду сидеть за столом.
Пустыню в окне затягивала вечерняя тень.
– Я не Акар, – сказал Нив. – Но я и не ты. Я не смогу здесь работать всю жизнь. Сам же говорил про мою везучесть. Я просто не создан для этого.
Кханд громко вздохнул.
– Почему?
– Что почему?
– Почему ты не можешь вернуться в Южный Хапур?
Нив понял, что даже не помнит, рассказывал ли он Кханду об Ане.
– Я ведь не один живу. Не всё так просто.
– Так возьми её с собой.
– Она больна.
– Думаешь, не дадут разрешение? Это решаемо, сам же знаешь.
– Дело не в разрешении. У неё урахксата.
Даже в сумраке отсека было видно, как у Кханда вытянулось лицо.
– И ты никогда не говорил мне?
– Ты извини, но я не очень люблю об этом говорить.
– Понимаю.
– Я просто не могу оставаться здесь, – сказал Нив. – Я имею в виду, в пустыне, – тут же добавил он. – Я дни-то считаю, а если мне дадут ещё год, ещё полгода даже… Я этого просто не вынесу.
– Дхии́ра, так часто бывает. Через полгода у многих такое. Поначалу от страха-то и подумать некогда, сплошной ида́м, а сейчас… Всё одинаковое, одинаковые полёты, одинаковые дни, иказру́ти. Не поверишь, у меня так же было.
– Успокаиваешь?
– Просто говорю то, что есть на самом деле. Ты знаешь, с пустыней все чувства взаимны. Чем больше ты её ненавидишь, тем больше она…
Кханда заглушил рёв двигателей – они попали в воздушную яму, виман перекосило, и Нив от неожиданности охнул и всплеснул руками.
Так закончился сто пятидесятый день.
После этого Нив перестал считать. Ему казалось, что с каждым новым днём его перевод не становится ближе – как если бы время изменило ход и пошло в обратную сторону или же, напротив, застыло, точно стрелки сломавшихся часов. Никто не будет читать его заявление, обещанный год превратится сначала в пять, потом в шесть, восемь, десять, двенадцать лет. Всё закончится тем, что он просто умрёт в песках.
Чувство времени постоянно подводило Нива, когда он был в пустыне. Часто время тянулось невыносимо медленно, и один день на ламбде мог поспорить с целой неделей в городе, но порою целые часы проносились за одно стремительное мгновение.
Вот он ранним утром вылез из пассажирского корабля. Он только что прилетел из холодного, насквозь синего города, и пустыня жадно накинулась на него, сухой ветер обдал раскалённым песком. Нив моргает, его ослепила песчаная пыль – и оказывается в вимане вместе с Кхандом. По щеке скользит слезинка. Ревут двигатели, скрипят переборки, гира раскачивается на затрёпанных ремнях. Кханду нездоровится – он куксится и обхватывает себя за плечи так, словно его бьёт озноб в душном отсеке. Кханд выглядит старше, чем обычно – маленький, седой человечек с мутными глазами, которые выжгло солнце пустыни. Старик сегодня молчалив – у него иссяк запас надоедливых историй. Всё уже рассказано, выпита до дна последняя бутылка воды, а они опять летят в мекхала-агкати снимать карту песков. Нив смотрит в иллюминатор и думает, как ненавидит пустыню, пояс ветров, огненные долии, скалы, прорывающие муаровое полотно песка, исследовательские ламбды из цельного металла, даже Кханда – за его надоедливые истории и за то, что сейчас он молчит. В вимане душно, Нива клонит в сон. Он сцепляет на груди руки, закрывает глаза – и приходит в себя уже на ламбде. И теперь время тянется невыносимо медленно. Так, что хочется вены себе вскрыть. Нив сидит в тесном металлическом отсеке, уставившись в мерцающий экран, на котором мелькают цифры, цифры, множество цифр, и смысла в этих цифрах не больше, чем в песне песка Кханда. Устав от цифр, он слушает радио – тусклый, смешанный с помехами голос из далёкого города, за десятки миль от пустынной ламбды, которую медленно погребает песок, – и каждая минута длится, как целый час.
* * *
В пустыне Ниву часто снились сны.
Он видел город, окутанный голубым свечением, бесконечные, странно преувеличенные его воображением бадваны для скоростных поездов, которые поднимались в пустое чёрное небо над остроконечными крышами абитинских башен. Он видел, как идёт дождь, видел капли на иллюминаторе в вимане, который вырывается из иступляющего жара пустыни, поднимаясь над горячими потоками встречного ветра, и влетает в пронзительный холодный ливень, идущий уже множество дней подряд.
Порою эти видения не отпускали его даже после пробуждения – когда по тусклым полоскам света на стенах было понятно, что ещё рано вставать. Нив и не вставал, представляя себе дождь, город и рассекающие улицы рельсовые дороги, зная, что в реальном мире его ждёт только невкусная еда, скучный разговор и вода из бутылок.
Это было похоже на сон, только Нив не переставал бодрствовать – он слышал шелест воздуховода, глухие металлические удары, которые доносились из технического отсека, но при этом видел город, неправдоподобно точно воссозданный по памяти, длинные тени на мостовых, серые улицы в начале пасмурного рассвета и дождь, на который никто не обращает внимания.
И жизнь – движение скоростных поездов, опережающих ветер, чёрные виманы над каменными домами, толпы людей на станциях – продолжалась своим чередом. День только разгорался, набирал ход, люди в поезде говорили всё громче, шипели вещатели, изрыгая бессвязную музыку и треск помех.
Постепенно все эти мысли вновь затягивали его в сон, но будил его не луч утреннего света, а Кханд, ворчащий, что уже пора вставать. Или кто-то другой.
Но особенно тяжело приходилось Ниву в последние часы на ламбде, когда он ждал прибытия вимана и уже не мог думать ни о чём, кроме возвращения домой.
Ана
Виман летел над пустыней.
Порою Нив сидел в пассажирском отсеке совсем один, чувствуя себя как заключенный, которого отвозят в участок, чтобы провести пристрастный допрос, но чаще вместе с ним в город возвращались и другие инженеры. Они редко разговаривали – все уже мысленно были дома, пустыня оставалась позади. От раскатистого рёва двигателей болела голова, виман покачивался в потоках встречного ветра. Сумрачные дюны в узком проёме иллюминатора казались мелкой рябью на огромной песчаной равнине.
