– Чего, – говорю, – изволите, сударь?
– Жить, – отвечает, – желаю.
И в воздух воспарил. Повисел так. Опустился.
– Надоел ты мне, – сообщает, – хуже горькой редьки. Да только повязаны мы. Улавливаешь нить?
– Шептун…
– Для тебе каплей Давыдов. Как ты собрался «Заступницу» отбивать, скажи на милость? Пристрелят – и вся недолга.
– Тебе какая печаль? Ты вообще подсознание.
– Если ждешь рассказа, как я тебя ценю и жалею, – не по адресу. Видишь ли, товарищ дней моих суровых, за рефлексию отвечает другая часть твоего не слишком могучего интеллекта. Боюсь, расположенная даже не в голове.
– Возвращаясь к теме, – говорю, – что хочешь? – и хихикаю, как идиот.
Доигрался, с глюками общаюсь. Грехи наши тяжкие…
– Проблема в том, что часть я именно твоего подсознания. Знал бы – предпочел остаться собой, ну да кто меня спрашивает. Итак, обонять, осязать и всячески ощущать этот прекрасный мир без тебя не смогу. А я к этому привык, знаешь ли. Так что сугубо против того, чтобы ты нас клал на амбразуру. У меня опыт, у тебя тело, идет?
– Погоди, – до меня начало доходить, – то есть когда мы с Энн… Ах ты, сволочь!
– Далась мне твоя Энн.
– Отчего так пренебрежительно? – тут же обиделся я.
– Дрянь она, парень, поверь мне. Не ты ей нужен, по-ло-же-ни-е… тьфу. Ладно, не о ней речь. Выкрутиться мы с тобой хотим?
– Хотим, – отозвался я.
– Это хорошо, это прогресс. Учти, что я с тобой говорю и вообще себя помню – паршивый знак. Но дает пару преимуществ. Слушай внимательно, пока можешь. Ты уверен, что нас хотят завалить?
Я только ухмыльнулся.
– А теперь включи голову. Знаю, ты в нее обычно ешь, но ей иногда можно думать. Очень освежает, попробуй, не пожалеешь. Тебя могли подстрелить раза четыре. В коридоре вообще драться начали. Со стороны отеля оцепления нет – значит, гнали на улицу и выгнали бы, если не я. Как вариант, еще и проверяли.
– На черта?
– А на черта красавцу в самом расцвете сил давать себя размножить, что твою пиратскую песню, с непонятным результатом? Польза державы, тра-ля-ля, крындец всему, и жизни, и любви, враг у ворот. Дальше пересказывать? Ты вроде с самого начала понял.
– Предположим.
– То-то же. На досуге уточни, кстати, как там мой оригинал. Если погиб – обидно. Такого молодца губить!.. Так вот, сам знаешь, технология эта не только нашим нужна. Многим вообще не нужна. Как бойцов легко воспитывать станет: из одного человека и сотни приматов – сто человекообразных выходит, красота!
– Потрясен. И что это значит?
– Значит, что к космопорту соваться не будем. И к Васильеву тоже. А вот пара людишек у меня тут была…
4. «Остап Ибрагим Цухенвальд цур Вангезунд»
Из отеля я выбрался не слишком изящно, но эффективно: на четвертом этаже повис на руках, спрыгнул на тротуар и был таков.
Честно – сначала думал, поломаюсь. Нет, даже ногу не подвернул. Потом ждал комитет по встрече на другой стороне улицы. Не дождался. И переоделся успешно: шептун-Давыдов подсказал в раздевалку бассейна заглянуть.
Давыдов держался рядом. Толку никакого – больше моего не увидит, а все равно… словно спину прикрывают. Опасное чувство. Но приятное.
Был, конечно, вопрос, верить ему или нет. Галлюцинация, безумие, демон, осколок чужого разума, застрявший в моей голове, – любой из вариантов казался одинаково неприятным.
В который раз за последние месяцы не оставалось ничего, кроме как плыть по течению. И даже вариант выйти из игры я потерял, согласившись на предложение Зимина.
Впрочем…
У меня остался один патрон. Этого довольно. Револьвер внезапно показался очень привлекательным, красивым даже. Я с трудом стряхнул наваждение.
Вместе с ним пропал и шептун. А я понял, почему улица была так безлюдна. Местные стражи правопорядка наконец очухались и перекрыли ее импровизированными блокпостами, один из которых вырос прямо передо мной.
Кто-то орал, срывая голос, пытаясь уточнить у столпившегося народа, не видел ли кто-то злодея. Как ни странно, голограмма до боли напоминала Афанасия Никитича, светлая ему память. Снимок был, слава Богу, нечеткий, явно сделанный камерой наблюдения.
Что ж, это терпимо. Шансы проскочить есть. Дурно другое.
Очередь была часа на два. И наверняка такие же посты по всему району, дворами не уйти.
– Молодой человек, вы, кажется, торопитесь? – рядом со мной остановился пожилой господин с озорными искорками в глазах.
Меч в петлице бурого сюртука уведомлял о его статусе боярского сына – увы, полноценный титул мой визави так и не получил.
Бывает. Это в Первой Империи, коли родился дворянином, живи на всем готовеньком, а теперь время иное. Боярские дети имеют немало привилегий в учебе и жизни, но и выкладываться ради заветного значка в форме золотой шапки им приходится не в пример нетитулованным.
Разумная система, ничего не попишешь, но иногда оставляет на обочине вот таких симпатичных дядек.
– Есть немного, сударь, – согласился я.
– Дела любви?.. Не отвечайте! Я не выдержу ответа, что вы спешите в пошлую контору. Пойдемте-ка, потесним это хулиганье. – Боярский сын хитро улыбнулся.
– Но как?
– Элементарно, друг мой! Вы меня не знаете. Обожаю дарить людям радость. Когда меня в юности вязали городовые, ох… Они подвозили меня до дома совершенно бесплатно вместо того, чтобы тащить в участок. Я даже приноровился намеренно попадаться. Вперед, на штурм!
– Владимир Конрадович! – остолбенел седой урядник.
– О! – обрадовался мой проводник. – Кроль! Ты, подлец? А ведь еще вчера, кажется, передергивал в карты у Мадлен. А тут вырос! Оперился! Уважаю. Пропусти-ка, по старой дружбе, будь ласка. Я ведь точно не тот тип, у меня кумплекция другая! – и толкнул урядника брюхом.
– Сей секунд, сей секунд. – Похоже, не только урядник знал самозваного Вергилия, поскольку секция ограждения мгновенно исчезла.
Я двинулся за Владимиром Конрадовичем, сам не веря своей удаче и в то же время не забывая поглядывать по сторонам. Увы, удача – очень своенравная девица, так что увидел я урядника, с нехорошей миной заглядывающего в планшет.
– Погодите! – вскинулся он. – Владимир Конрадович, с вами часом не обер-лейтенант Еремин?
Я сжался. Патронов, считай, нет. Да и последнее дело – собственную полицию валить. Заложник? Пожалуй. Вокруг этого Конрадовича так пляшут – стрелять не решатся.
Он ко мне по-человечески, но что делать? Извинюсь потом. Мужик авантюрный, посмеется, лишь бы на подвиги не потянуло в процессе.
