Алексей делал вид, что внимательно изучает документы, которых касалась рука Кромберга. При этом он посылал на руководителей школы такие взгляды, что те опять трепетали. Уваров допрашивал начальство по отдельности. Чем занимался Кромберг в этих стенах, с кем контактировал особенно часто?
Потом в отдельное помещение заходили курсанты, на которых гауптман имел особые виды. Все они были подавлены, напуганы. Их готовили к заброске в советский тыл уже на этой неделе для связи с уже действующими агентами и проведения диверсионных работ – повреждения коммуникаций, взрывов складов с оружием и ГСМ, уничтожения командного состава Красной армии. Полезная информация текла рекой, Алексей только успевал записывать ее.
Оробевшие курсанты выгораживали себя, обвиняли своих товарищей в их неблагонадежности, в сочувствии советской власти, намерении перейти на сторону врага. Они всячески умоляли господина офицера не рассказывать сокурсникам о том, что сейчас наговорили. Временами доходило до абсурда.
Уваров уже не скрывал брезгливости. Эти типы вызывали у него тошноту. Бывшие военнослужащие Красной армии, вплоть до командного состава среднего звена, сдавшиеся в плен в сорок первом и сорок втором годах, штатские, когда-то отслужившие срочную и по велению сердца перешедшие на сторону великой Германии, бывшие полицаи, осведомители, участники коллаборационистских формирований.
К концу дня он опять собрал руководство школы и распорядился заморозить подготовку курсантов для отправки в советский тыл до особого распоряжения. Курсантов Рябышевского, Пинчука и Долговича поместить под арест как лиц, возможно причастных к деятельности советского шпиона. Упомянутые субъекты были тут же арестованы и бесцеремонно отправлены в подвал. Руководство заведения облегченно перевело дыхание.
Такое вот самоуправство Уваров должен был объяснить высокому начальству. С подачи какого-то пришлого капитана деятельность разведшколы оказалась фактически парализованной! У Алексея было что сказать Охману, он уже составил в голове убедительную обличительную речь. Мы же не хотим, чтобы эти предатели нации сразу по приземлении побежали в СМЕРШ, не так ли? Часть контингента надо срочно менять! Охман мрачно выслушал его доводы, поразмыслил и согласился с ними. Они звучали убедительно.
На улице уже темнело, когда Уваров покинул стены управления. Он переждал, пока по улице проедет мотоциклетная колонна жандармерии, перешел ее и расслабленной походкой зашагал по тротуару. Слежки за ним не было, он в этом удостоверился дважды.
Через десять минут Алексей спустился в подвальное помещение кабачка «Мюнхенский дворик». Не сказать, что атмосфера в этом заведении была непринужденной, но здесь хотя бы топили. Военные перемешались с гражданскими, люди пили пиво, поглощали нехитрые закуски. По помещению, декорированному в стиле средневековой таверны, стелился прогорклый табачный дым.
До нового посетителя никому не было дела. Клиенты разбились на компании, вели беседы. Безудержного веселья никто не проявлял, не те времена.
Белобрысый субъект нордического типа уверял собравшихся в том, что волноваться незачем, ситуация на восточных границах рейха под контролем. Отвод частей на запад – только маневр. Он необходим для сокращения путей коммуникаций и удобства управления войсками. Зато теперь внутри Германии сконцентрирована невиданная мощь. Нет нужды рассеивать ее по соседним странам и областям. Эта мощь неодолима. Уж он-то, Алоис Вендель, командир роты пропаганды, это точно знает! Собутыльники тактично помалкивали, прятали глаза.
Алексей утаил усмешку и протиснулся мимо этой компании.
Отдел пропаганды при штабе ОКВ был сформирован еще в апреле тридцать девятого, когда будущее рейха выглядело светлым и однозначным. Это было некое подобие института политработников в Советском Союзе. Сотрудники отдела проводили крупные пропагандистские акции, мероприятия по влиянию на общественность внутри рейха и за границей, всячески прославляли единственно правильный путь страны под руководством гениального фюрера. В начале сорок пятого им приходилось лезть из кожи, чтобы хоть как-то повлиять на умы. При отделе создавались специальные воинские подразделения – роты пропаганды. С некоторых пор в их обязанности входило не только убеждение, но и карательные функции.
У стойки бара нашлось свободное место.
Уваров взгромоздился на высокий табурет и буркнул:
– Одно пиво.
Пауль Херман, одетый в жилетку, с бабочкой на вороте белоснежной рубашки, возился у полок с бутылками. Он повернулся на призыв, вида не подал, но посетителя явно узнал, кивнул и наполнил кружку. Бармен был бледен, казался невыспавшимся. Ничего удивительного после вчерашнего потрясения. Но он держался, был учтив, услужлив.
Алексей сделал глоток пива и подал глазами едва заметный знак. Бармен уловил его. Уваров неторопливо допил пиво и направился в узкий коридор, ведущий к туалету. В этот момент там никого не было. Сомкнулась шторка за спиной, отделяющая коридор от зала.
Сюда выходила дверь из служебного помещения. Она приоткрылась. Бармен высунул нос, убедился в том, что за Уваровым никто не тащится.
– Через двадцать минут на заднем дворе, – прошептал Пауль, и дверь закрылась.
Алексей посетил туалет, вымыл руки, после чего вернулся в зал и заказал еще одну кружку. Он выпил половину, больше в него не влезло.
Бармен какое-то время присутствовал на рабочем месте, потом испарился. Вместо него заступил рыхлый зевающий субъект.
Уваров покинул помещение, прошелся по улице. Слежка за ним в этот вечер точно не осуществлялась. Он свернул в ближайший переулок и через пару минут оказался на заднем дворе заведения. Пауль курил на крыльце, нервно переминался с ноги на ногу.
– Не волнуйся, – успокоил его Алексей. – Никого нет. Если заметят, ничего страшного. Забыл, кто ты такой? Осведомители гестапо сюда захаживают?
– Нет, – ответил Пауль. – Они сюда не ходят. Я сам – осведомитель.
– Тогда нечего переживать.
– Нечего? – Бармен передернул плечами. – Мы потеряли всех, нас осталось только двое – Зигмунд Шпеер и я. Обе ячейки уничтожены, не представляю, как мы сможем возобновить работу. Нет, Мартин, я, конечно, вам очень благодарен, вы вчера, рискуя жизнью, вывели нас из-под удара. Если я могу что-то еще сделать…
– Можешь, Пауль, да еще как. Это задание будет самым важным в твоей жизни. Да и в моей. Нам придется поработать головой и в полной мере проявить свои способности.
Пару минут он лаконично излагал суть дела, бармен слушал его.
– Вот что от нас требуется, дружище, – продолжал Уваров. – Если мы этого не сделаем, то штурм Мозерских укреплений станет затяжной песней, погибнут десятки тысяч советских и немецких солдат. Это твои соотечественники, Пауль. Не забывай, что большинство из них насильно мобилизовано. Это всего лишь люди, одурманенные нацистской пропагандой.
– Минуточку, Мартин. – Пауль наморщил лоб, стал усердно растирать его ладонью. – Мы можем ускорить процесс, потому что я знаю такого человека. Это майор инженерных войск Альфред Прейслер. Он заходит в наше заведение почти каждый день, любит приложиться к бутылочке, обработать, так сказать, коньяком выпитое пиво. Прейслер не болтун, но вполне может разговориться. Однажды он крепко выпил и стал досаждать мне разговорами, хвастался, что большой человек в управлении инженерных войск, только на нем и держатся оборонительные рубежи, по крайней мере какие-то их участки. Он сам что-то разрабатывал, проектировал, доводил до ума, а выскочки из строительной организации Тодта ему и в подметки не годятся. Может, и врал, был пьяный в слякоть, но Прейслер наверняка имеет отношение ко всему этому. Несколько раз при нем была кожаная папка с документами.
