Алексей выстрелил дважды, чтобы наверняка. Обе пули пробили грудь противника. Он сдавленно охнул и рухнул за порог.
Разразилась огненная вакханалия! Гестаповцы стреляли наобум, высовывая только руки с пистолетами. Эмма Фишер злобно покрикивала на них. Да, мужчины и в самом деле совершенно бестолковая порода.
Алексей сползал по холодной лестнице. Ныло плечо, рвались барабанные перепонки. Он не удержался, покатился, отбивая все, что еще можно было отбить. Куртка зацепилась за что-то острое, с треском порвалась. Он нащупал потерявшийся пистолет, покатился дальше. Впереди был тусклый свет, за ним – неизвестность.
Это был какой-то промежуточный подземный этаж. Потолки сравнительно низкие. Возможно, тут имелся и другой вход, но Алексей предпочел именно этот. Растянутое помещение, несколько ламп. По-видимому, заброшенная мастерская, совмещенная со складом. Несколько верстаков, станки, укрытые мешковиной. За ними два узких прохода и не меньше десяти рядов стеллажей, вмурованных в потолок и пол. К верхним полкам вели лестницы, оснащенные загнутыми концами, часть из них валялась на полу. Это помещение не использовалось.
Уваров пробежал мимо верстаков, машинально подмечая фрагменты обстановки. На полках залежи ржавых труб, какие-то обрезки, куски жести, стальные коробки с крепежом. Потолок прогнил, в нем зияли трещины, темные пятна. Понятно, почему это помещение было выведено из эксплуатации.
Он встал в растерянности. Тут не было, хоть убей, другого входа или выхода. Алексей забрался-таки в западню!
В дальнем краю гремели выстрелы. Гестаповцы оповещали его о своем прибытии. Они вбежали в мастерскую, рассредоточились, начали прочесывать помещение, страхуя друг друга. Кто-то перебежал, шоркая подошвами. Помещение насквозь не просматривалось.
Алексей на цыпочках перебежал в следующий ряд. Он так и будет отступать, пока не упрется в стену? В центре ряда валялись пустые коробки, трубы, рухнувшие с полок, какие-то муфты, подшипники, непонятные механические приспособления.
Он затаил дыхание, присел. С этой позиции видимость была нулевая. Уваров опустился на колени и обнаружил, что нижняя полка поднята над полом сантиметров на сорок. Он лег на пол, стал выворачивать шею.
С этой позиции он видел ноги гестаповцев. Справа никого, слева подходили двое. Они ступали осторожно, переваливаясь с пятки на носок, соблюдали тишину. Остальные держались в тылу, не хотели лезть под пули, наверное, прятались за верстаками.
Алексей подтянул под себя ноги, пристроился за коробками. Он лежал на боку, сжимая пистолет обеими руками. Планшет отдавливал бок. Уваров затаил дыхание, уперся здоровым плечом в край полки.
Сначала объявился ствол, потом настороженный глаз. Жилистый мужчина с вытянутым лицом потерял шляпу, пучки волос топорщились вокруг плеши на макушке. Он был смертельно бледен, закусил губу. Пуля поразила его. Мужчина изменился в лице, рухнул навзничь, перегородив проход.
Дальнейшие свои действия Уваров просчитал заранее. Он докатился до соседнего стеллажа и втиснулся под него, скребя подбородком пол.
В мастерской вспыхнула истерика.
– Идиоты безмозглые! – вскричал Калленберг. – Возьмите его!
Досадно сплюнула и что-то фыркнула Эмма Фишер.
Алексей, сплющенный под стеллажом, видел только ноги и стрелять со своей позиции мог лишь по ним. В проход кто-то выскочил и открыл беглый огонь по коробкам. Пули красиво разбрасывали их, рикошетили от пола.
Рукоятка пистолета упиралась в пол. Уваров плавно оттянул спуск. Сухо гавкнуло творение Георга Люгера. Пуля перебила щиколотку, подломилась нога, гестаповец с воплем упал. Алексей выпустил в него остатки обоймы. Пули рвали дорогую кожу плаща, выплескивалась кровь. Пальцы скребли пол, тело дрожало в конвульсии.
Уваров выкатился в следующий ряд, снова пролез под стеллажом. Пространство вокруг ходило ходуном, изрыгало гарь и грохот. Гестаповцы самозабвенно палили, впадая в бешенство.
Алексей выбил пустую обойму, вставил полную. Он метался на цыпочках, выискивая щели в стеллажах. Теперь опасность назревала в правом проходе. Туда отправились все уцелевшие гестаповцы. Распылять малые силы они уже не хотели.
Алексей лихорадочно стащил с себя сапоги, избавился от надоевшего планшета и заскользил босиком в левый проход. Пол источал адский холод, но кого это сейчас волновало? Он прижался к торцевой части стеллажа, дождался, пока враги пройдут мимо, пустился дальше бегом, в обход стеллажей и станков, какого-то мусора. Уваров прыгал по нему, как девочка, играющая в классики.
Возможно, эти люди и были прожженными асами по пыткам и вынюхиванию, но в этот час они крупно прокололись, недооценили фантазию русского человека. Гестаповцы перебегали от ряда к ряду, садились, озирались по сторонам, но никто из них не посмотрел назад. Все они находились практически на одной линии. В очередь, сукины дети!
Алексей открыл огонь, и это стало для них громом среди ясного неба! Первый повалился замертво, не успев обернуться. Остальные смогли это сделать, но от этого им легче не стало.
Эмма Фишер получила пулю в бок и с надрывным воплем покатилась за стеллаж. Калленберг смертельно побледнел, стал стрелять. Но рука его тряслась, он выпустил всю обойму в молоко. Обештурмфюрер резко дернулся, намереваясь прикрыться товарищем, у которого заклинило ствол, рванул его за шиворот на себя.
Но Калленберг не учел, что тот уже мертв, хотя еще и не упал. Тело гестаповца обвисло, он повалился кулем под ноги командира. У оберштурмфюрера от страха свело челюсть. Он мог бы дернуться, прыгнуть за стеллаж, но впал в оцепенение, потрясенно таращился в дырочку ствола.
Алексей не стал наслаждаться его страхом, отправил в полет последнюю пулю в обойме. Калленберг рухнул как куль, с дыркой в голове.
Уваров ковылял по проходу, разглядывал мертвые тела. Повсюду кровь, разбросанные конечности. Один из гестаповцев еще не отмучился. Он лежал лицом в пол, делал глотательные движения, но только захлебывался своими же выделениями.
Что-то вдруг остановило Алексея. Он повернулся, побрел назад, замер между стеллажами. Уваров слишком долго соображал. Эмма Фишер, которую он, кажется, подстрелил, изволила отсутствовать. На месте, куда ее отнесло, красовалась лужа крови. Дальше по полу тянулась кровавая дорожка. Значит, не такая уж она мертвая, если уползла.
Он прошел на подгибающихся ногах весь ряд, взялся за лестницу, свисающую с полок, чтобы не упасть. Кровавая дорожка обрывалась, Эмма испарилась. Он вдруг почувствовал что-то липкое на руке, сжимающей лестницу, поднес ее к глазам, стал меланхолично разглядывать собственную окровавленную ладонь. Сверху донесся шум.
С верхней полки стеллажа на него летела обезумевшая окровавленная фурия! Как она туда забралась, почему, что творилось у этой дамочки в голове? Развевались белокурые волосы, бешеная ненависть горела в глазах! Пистолет она потеряла, сжимала в руке что-то острое.
