Ты всю жизнь был свободен, Хан. И ты очень сильный. Я завидую тебе. Когда-нибудь я тоже обрету свободу. И силу.
И тогда, возможно, мы встретимся вновь.
Пожалуйста, не питай ко мне слишком много ненависти. Хотя не стану тебя винить, если ты не захочешь меня больше видеть. Прошу тебя, не забывай, что отныне и навеки я всегда буду любить тебя...
Твоя Брия
Хан дочитал письмо до последней строчки, каждое слово выжигалось в голове, словно его записывали там лазерным резаком. Потом он начал читать сначала, стараясь оттянуть мгновение, когда опять нужно будет думать и чувствовать. Пока он разбирает почерк Брии, она как будто здесь, рядом, и исчезнет, как только Хан перестанет читать. Но в третий раз, сколько он ни прищуривался, не разобрал ни слова. Они почему-то расплывались.
— Солнышко... — прошептал кореллианин, горло сжималось, так что он с трудом выталкивал слова. — Не надо было тебе... мы же были в одной связке, помнишь?
Он задрожал, как больной лихорадкой, сообразив, что сказал «были». Хан встал и принялся расхаживать из угла в угол... из угла в угол... из угла... Движение вроде бы помогло, по приступы злости и раздражения сменялись приступами такого глубокого горя, что Хан предпочел бы сойти с ума.
«Она соврала. Никогда она меня не любила. Богатая девочка, высокомерная зазнайка, просто развлекалась со скуки... Воспользовалась мной, чтобы спастись, и бросила, когда надоел. Ненавижу ее... — Хан взвыл. — Нет, это я вру. Я ее люблю. Ну как она могла? Говорила, что любит меня. Лгунья! Лгунья?.. Нет, она говорила всерьез. Ей было больно... Да, ей было больно. — Хан вспомнил, как ночами слышал ее плач, как обнимал, старался утешить. — Но... почему, солнышко? Я же старался помочь. Тебе нельзя быть одной, тебе надо было остаться. У нас бы все получилось...»
А потом пришел страх. А вдруг она не выдержала и вернулась на Илизию? Хан не питал иллюзий, он абсолютно точно знал, как в таком случае поступит Тероенза. Т’ланда-тиль не способны на жалость и сострадание. Верховный жрец прикажет убить Брию на месте. Хан озирался по сторонам и ничего не видел. Эту ночь они с Брией провели здесь, в жалкой нищенской комнатке, лежали в обнимку. Брия жадно прижималась к нему; теперь ясно, с чего вдруг такая ненасытная страсть... Брия знала, что обнимает его в последний раз.
Хан замотал головой. Как могло все перемениться за какие-то пару часов?
«Поверни время вспять, — подсказал детский внутренний голос. — Пусть будет тогда, не сейчас. Сейчас мне не нравится. Хочу, чтобы было тогда...»
Глупо, да? Хан перевел дыхание, звук был хриплый, горло саднило. Кореллианин всхлипнул.
Все, он больше не в силах оставаться здесь, разглядывать плесневелые стены. Запихав нехитрое имущество в небольшой вещмешок, а пачки кредитов предусмотрительно распределив по внутренним карманам, Хан надел старую, видавшую виды кожанку и сунул за пазуху бластер.
А затем прошел по коридору, где через одну не работали лампы, мимо неряшливой женщины за конторкой. И не остановился...
Он ходил целый день, бродил, затерявшись в толпе, по этому сомнительному району, где располагался квартал красных фонарей, а за поворотом начинался очередной анклав инородцев. Есть не хотелось, сама мысль о еде вызывала тошноту. Бластер оттягивал карман. Хан даже надеялся, что кто-нибудь из местных сорвиголов попытается ограбить его и тогда появится веская причина для хорошей драки. Кореллианину хотелось изувечить, убить, уничтожить что-нибудь. Или кого-нибудь.
Но никому не было до него дела. А может, от него исходило невидимое излучение, язык его тела предупреждал окружающих: «Руки прочь! Не суйтесь ко мне!»
Разум продолжал быть не в ладу с сердцем, то перетягивая канат, то отпуская. Хан прокручивал в голове все, что они делали и говорили. Где он ошибся? Что сделал не так? Кто же Брия — прекрасная, попавшая в беду, но достойная девушка, которая сражается с пагубным пристрастием, или испорченная, бессердечная, черствая богатенькая любительница жестоких игр? Любила ли она его хоть немного?
В минуту просветления Соло обнаружил, что стоит на углу между двумя высоченными кучами битого камня, сжимает в кулаке листок флимси и в мигающем свете вывески дешевого борделя пытается разобрать, что написано в записке. Хан моргнул. Дождь, что ли?.. Лицо почему-то было мокрым.
Он запрокинул голову к небу, но, разумеется, не было там никакого неба, только очередная платформа между крышами. Хан поднял к глазам ладонь. Никакого дождя, ни капли.
Сложив листок, он спрятал записку в карман, чтобы не поддаться искушению и не разорвать ее на клочки. Что-то подсказывало, что потом он будет раскаиваться.
«Где бы она ни была, мы не вместе. — Хан расправил плечи. — Она ушла и не вернется, поэтому соберись. Завтра первым же делом — к Ниси-спецу в бар „Жаркий паук“...»
Тут он сообразил, что на дворе глубокая ночь, а по улицам он шатается то ли двенадцать, то ли пятнадцать часов. К счастью, в этом районе нашлись заведения, открытые круглосуточно. Надо было поесть и немного поспать, а то с голода и усталости голова шла кругом. Соло захромал туда, откуда пришел. Он как будто ступал по раскаленному песку, подошвы стерлись и покрылись волдырями.
Хорошо, что болят ноги, можно отвлечься.
Отныне и навсегда он сам по себе, размышлял кореллианин, останавливаясь и разглядывая сквозь воздуховодную шахту далекий кусочек неба. На черном фоне подмигивала единственная звезда, хотя возможно, то была космическая станция. Мысль приобрела силу клятвы. «Больше никто. Больше никто меня не волнует. И никого к себе не подпущу. Плевать мне, симпатичная девочка или уродина, умница или нет... Ни подруга, ни возлюбленная — никто не стоит боли. Отныне и навсегда — только я. Соло». Сумрачная, горьковатая ирония собственного имени заставила Хана усмехнуться. С нынешнего мгновения имя соответствовало его сути. Он теперь такой, как его называют.
Соло. Отныне и навсегда. Галактика и все остальные могут отправляться в тартарары. Он — Соло отныне и вовеки.
Следы детской мягкости стерлись с его лица, во взгляде появилась непривычная жестокость, новообретенный холодок. Хан шагал сквозь ночную тьму, печатая шаг по пермакриту, прочному, как оболочка, за которую спряталось его сердце.
Неделей позже Хан Соло так же уверенно вошел в зал приема документов имперской космической академии. Здание было высоким, расположено на верхнем уровне, массивное, солидное и тихое.
Даже от неяркого солнца Хан помаргивал и щурился. Он давно не видел дневного света, а все еще чувствительные глаза легко раздражались. Он только что успешно доказал, что можно изменить отпечаток сетчатки, но приятным переживанием эту операцию не назовешь. Пришлось пройти через лазерную хирургию и клеточное восстановление, затем целый день провести в бакта-камере и еще три дня носить бакта-визор, лежа в небольшой комнатке позади «клиники» Ниси.
Вынужденное бездействие Хан обратил себе на пользу, прослушав курс истории и литературы для подготовки к экзаменам. Соло не питал ни малейших иллюзий по поводу собственных, в лучшем случае обрывочных, знаний.
