– Послушай, Сай, – сказал Рюб тихо-тихо, – доктор Данцигер – старый человек. Согласись. И того, что приключилось в связи с проектом на сей день, для него уже многовато. Для него кульминация уже позади: он достиг того, к чему стремился. И если тем все и кончится, он будет только доволен. Я люблю его, честно. Но он старый человек, одержимый навязчивой идеей риска. Послушать его, так можно подумать, что если б ты слишком громко чихнул там, в январе 1882 года, то положил бы начало такой цепи событий, которая могла бы привести к гибели всего мира. Но это же не так! Это повлияло бы на события не больше, чем если ты сейчас чихнешь. Попробуй! – Он усмехнулся. – Давай чихай! Здесь десятка два людей, а ведь ни один сукин сын и внимания не обратит. Да черт возьми, люди не решают, жениться им или не жениться, и вообще не принимают важных решений из-за какого-то тривиального действия первого встречного. Ведь это даже не ты распалил своего Пикеринга. Ясно, что такой уж у него характер, так он себя ведет изо дня в день – и повел бы себя соответственно, был бы ты поблизости или нет. Да и не вижу тут принципиальной разницы: события поистине важные не происходят по чистой случайности. Они – результат взаимодействия такого множества сил, что становятся попросту неизбежными и не вытекают из какого-то одного отдельно взятого поступка. Если только ты не задашься специальной целью совершить что-нибудь такое, что привело бы к изменению крупного события, на многое ты не повлияешь. Хочешь сладкого?..
Я отказался, а Рюб заказал себе кусок яблочного пирога и еще кружку пива. Потом, словно повинуясь внезапному импульсу, он улыбнулся мне – душа-человек, да и только, – и воскликнул:
– Черт возьми, Сай, оставайся с нами! Ты-то до сих пор никому не причинил вреда, ни на что не повлиял – у нас есть тому доказательства. То же будет и впредь, если сам будешь осторожен…
Мы еще немного потолковали о моих приключениях в доме № 19 по Грэмерси-парк; Рюб удобно устроился в углу кабинки и попыхивал сигарой, а я рассказал ему кое-что о своих впечатлениях от Нью-Йорка тогдашнего и теперешнего. Слушал он зачарованно, задавал вопросы и в конце концов заявил:
– Ты ведь знаешь, сам я на это не способен. Я пытался, задолго до нашего знакомства, да не получилось. Господи, как я тебе завидую!.. – Он бросил взгляд на часы, нехотя выпрямился и вдруг протянул руку через стол, сжав мою повыше кисти. – Мне ведь не надо тебя уговаривать, Сай. Ты же знаешь не хуже меня: проект нельзя свернуть, просто нельзя. А если ты и сам хочешь остаться, какой же тебе смысл уходить?..
Ни кивком, ни словом я не дал ему понять, что остаюсь, но и не сказал «нет». По пути назад мы говорили о регби. Совесть мучает меня даже теперь – оправдания я себе не вижу никакого. Но я не мог отказаться от возможности совершить новое «путешествие», не мог, и точка.
Когда мы вернулись, оказалось, что Данцигер уже ушел – нетрудно было догадаться, что навсегда. Секретарша дала мне его адрес и телефон – квартира его находилась в Бронксе. Я тут же позвонил, но никто не ответил: возможно, он еще не успел доехать или поехал не домой. Я повесил трубку, помедлил немного, прежде чем отнять от нее руку, но номера Кейт набирать не стал – неужели я оттягивал время встречи?
Позже, когда я шел к ней по городу пешком, я раздумывал над этим вопросом. Я был слишком занят, попытался я сказать себе, мне некогда было ей позвонить. И это была правда – и все-таки не вся правда. Я шел к ней с неохотой – именно так, и мне пришлось признаться себе, что так, но почему? Есть ли тут какая-нибудь связь с Джулией? Что ж, в присутствии Джулии кровь текла по жилам быстрее, спорить не приходится, и все же, по-моему, дело было не в Джулии.
Или, может, дело в характере новостей, которые придется сообщить Кейт: что отец Айры был негодяем, казнокрадом и жуликом? Но умер он задолго до рождения Кейт, не доводился ей даже дальним родственником, и Айре мои новости уже никак повредить не могли. Нет, я положительно не понимал, в чем дело; просто я тянул время, пока наконец не добрел до ее магазинчика. А потом, сидя наверху в квартирке Кейт и потягивая виски в ожидании, пока на кухне сварится картошка, я недоумевал, почему и зачем оттягивал нашу встречу. Мне было хорошо, я хотел быть именно здесь и больше нигде, и перспектива провести с Кейт еще не один час представлялась мне очень привлекательной.
Мой рассказ, до ужина и за ужином, вызвал у нее глубокий интерес: она-то представляла себе и время, и город, о которых я говорил, и, пусть мельком, видела Джейка Пикеринга. Когда я перешел к Кармоди, она замерла не шевелясь, полураскрыв губы, совсем как околдованная. Когда же я добрался до Данцигера, Эстергази и Рюба и до собственного своего решения, она ограничилась кратким и осторожным комментарием, чтобы как-нибудь не повлиять на это решение; но я-то знал, что она вопреки всему будет рада новому моему «путешествию».
Потом Кейт встала из-за стола, прошла к себе в спальню и вернулась с красной папкой, развязывая тесемки на ходу. Мы еще раз рассмотрели снимок надгробия на могиле Эндрю Кармоди. Вот оно, стоит себе таинственно среди осыпавшихся одуванчиков и редкой травки, и на камне ни слова, ни имени, ни дат, только девятиугольная звезда, вписанная в окружность, – тот же самый узор, который мы с изумлением увидели оттиснутым на снегу у подножия фонаря на Бродвее 23 января 1882 года.
И опять мы смотрели, как на чудо, на голубой конверт с адресом, написанным когда-то черными, а теперь ржавыми чернилами. Вытряхнув из конверта записку, Кейт вслух прочитала верхнюю ее часть, над сгибом:
– «Если вам интересно обсудить некоторые вопросы относительно каррарского мрамора для здания городского суда, соблаговолите прийти в парк ратуши в четверг в половине первого». Теперь мы знаем, – добавила она с каким-то благоговейным страхом. – Знаем совершенно точно, что произошло в парке. Я рада, что Айра не знал и не узнает…
Она опять заглянула в записку и прочитала ту ее часть, что шла ниже сгиба:
– «Поистине невероятно, чтобы отправка сего могла иметь следствием гибель, – господи, какое же тут было слово или слова? – мира в пламени пожара. Но это так, и вина безраздельно, – тут она сделала паузу, отмечая еще одно пропущенное слово, – на мне, и от нее не уйти и не отречься. И вот, не в силах больше взирать на вещественную эту память о том событии, я прекращаю свою жизнь, которой следовало бы прекратиться тогда».
Кейт вложила записку обратно в конверт.
– Сай, сделай все, чего они от тебя хотят, но узнай для меня, что значит эта записка! Ты ведь поэтому и не ушел следом за Данцигером, правда? Ты должен вернуться туда, ты ничего не можешь с собой поделать!..
И я кивнул.
У Эстергази хватило такта не занимать с места в карьер кабинет Данцигера, и мы встретились в маленькой каморке Рюба. Рюб сидел за столом во вращающемся кресле, по обыкновению без пиджака и по обыкновению улыбаясь. Эстергази слегка прислонился к углу стола, подчеркнуто опрятный, в почти военном сером габардиновом костюме, белой рубашке и темном галстуке. Я сел на единственный свободный стул к ним лицом.
