— Мне пора.
— Я передам Питу, что ты в порядке.
— Передай лучше: «Я приношу пользу».
— Он это и так знает.
Барби улыбнулась и поднялась из-за столика. Она нарочно сгибала колени. Мужчины заерзали на стульях. Они смотрели на нее. Литтел же смотрел на экран.
Вот Бобби с Джеки. Вот Джек в сенате. Вот старик Хани Фиц — Джон Фицджеральд, дедушка Джека по материнской линии, в честь которого его и назвали.
Литтел проголодался и заказал ужин — ту самую тушеную говядину, от которой отказался у Джейн. Официантка тоже была влюблена в Джека. Она то и дело замирала у телеэкрана.
Литтел ел и искоса наблюдал за Дженис. Та смотрела телевизор.
Прихлебывала пунш, курила и вертела тросточкой. Она не знает. Уэйн-старший не стал бы ей говорить. Он достаточно хорошо его изучил, чтобы утверждать наверняка.
Она оглянулась. Заметила, что он смотрит. Поднялась. Вильнула бедром. Ловко выставила трость. Она даже хромала con brio
[126].
Литтел пододвинул ей стул. Она вытащила сигарету из оставленной Барби пачки.
— Эта рыженькая пела на моей рождественской вечеринке в прошлом году.
— Да, она певица.
Дженис зажгла сигарету:
— Вы не любовники. Это видно.
Литтел улыбнулся. Литтел повертел ее тростью.
Дженис рассмеялась:
— Перестань. Ты мне кое-кого напоминаешь.
Литтел смял салфетку:
— Он бил тебя тростью?
Дженис повертела трость в руках:
— Таковы условия бракоразводного соглашения. Если бы он меня не бил — я получила бы миллион, но так как бил — получу два.
Литтел отхлебнул кофе:
— Я не просил тебя этого говорить.
— Ты ненавидишь его так же, как я. Думала, ты захочешь об этом узнать.
— Ему стало известно про генерала Кинмана?
Дженис рассмеялась:
— На Кларка ему было наплевать. А вот на некоего молодого человека, как оказалось, нет.
— Он того стоил?
— Это того стоило. Если бы я не сделала глупость, так бы и осталась с ним.
Литтел улыбнулся:
— Я-то думал, у тебя тут пожизненный срок.
— Семнадцати лет хватило выше крыши. Мне нравились его деньги и немного образ жизни, но скоро и этого стало мало.
— А что за молодой человек?
— Твой бывший клиент, который ныне способствует эскалации американского присутствия во Вьетнаме.
Литтел выронил трость. Дженис ловко подхватила ее.
— Ты не знал?
— Нет.
— Тебя это удивило?
— Порой меня трудно удивить, но легко развлечь.
Дженис сжала его руки.
— А у тебя на лице — давние шрамы, и что-то мне подсказывает, что они — того же происхождения, что и заячья губа, с которой я сейчас вынуждена ходить.
— Их мне оставил на память Уэйнов наставник. Теперь это мой лучший друг.
— Рыженькая — его жена. Мне Уэйн говорил.
Литтел откинулся назад:
— Ты перестала играть в гольф. Я искал тебя.
— Дай в себя прийти. Не представляю, как бы я вышла на поле с тростью.
— Мне нравилось смотреть, как ты играешь. Я даже перерывы нарочно делал.
Дженис улыбнулась:
— Я сняла коттедж в «Песках» возле поля для гольфа. Мне тоже нравится смотреть, как играют.
— Я польщен. И — ты права, хороший вид порой искупает все остальное.
Дженис поднялась:
— Прямо рядом с первой лункой. С голубыми ставнями.
Литтел поднялся. Дженис подмигнула и ушла. Помахала ему. Уронила трость — да и оставила ее валяться на полу. И с блеском похромала восвояси.
Он остался слушать, как поет Барби. Стоял у самой сцены. На самом деле убивал время. Хотел вернуться, когда Джейн уже уснет. У него созрел план поездки. Я полечу в Эл-Эй самолетом. А ты поедешь на машине. Встретимся там.
Он поехал домой. Свет в номере горел. Джейн еще не спала. Работал телевизор. Ведущий новостей долго и нудно оплакивал Джека.
Литтел выключил телевизор:
— Завтра мне нужно лететь в Лос-Анджелес. Я выезжаю рано утром.
Джейн повертела пепельницу:
— Неожиданно. А как же День благодарения?
— Тебе надо было приехать на следующей неделе. Так было бы гораздо лучше.
— Ты сам хотел меня здесь видеть. А теперь сам уезжаешь.
— Знаю, и прошу прощения.
— Тебе хотелось проверить, приеду ли я. Испытать меня вроде. И для этого ты нарушил наше негласное правило, и теперь мне приходится весь день торчать в номере.
Литтел покачал головой:
— Могла бы пойти прогуляться или поучиться играть в гольф. Почитать, наконец, а не смотреть чертов телевизор шестнадцать часов в сутки!
Джейн швырнула пепельницу — та попала в телевизор.
— Ты ведь знаешь, какой сегодня день. Думаешь, я смогла бы заниматься чем-нибудь еще?
— Знаю. Так мы могли бы поговорить об этом. Именно в этот день. И пересмотреть наши правила. И — в честь этого дня могла бы и открыть мне свою тайну.
Джейн швырнула чашку — которая тоже угодила в телевизор.
— Ты всюду таскаешь с собой пистолет. Носишь дипломаты, полные денег. Летаешь по стране, чтобы встретиться с очередным гангстером, и слушаешь записи голоса Роберта Кеннеди, когда думаешь, что я сплю. И после этого у меня есть тайны?
Спать легли порознь.
Он убрал ее окурки. Собрал дорожную сумку и портфель. Взял три костюма, судебные записки и деньги — десять штук наличными.
Постелил постель. Вытянулся и попытался заснуть. Думал о Дженис. О Барби. О Джейн.
Встал. Почистил свой револьвер и стал читать журналы. В «Харпере» была статья про то, как мистер Гувер слетел с катушек. Произнес откровенно подстрекательскую речь. Позволил себе откровенные, неприкрытые нападки на доктора Кинга. Подорвал собственную репутацию и привел слушателей в недоумение. Тем, что разжигал ненависть.
Литтел выключил свет и попытался заснуть. Считал овец. Считал деньги. Навар и украденное у Хьюза — сколько еще можно будет перечислить на счета борцов за гражданские права.
Снова попытался заснуть. Стал думать о Джейн. Считать, сколько раз она солгала ему. Сбился со счета и принялся вспоминать: как Барби согнула ноги в коленях; как орудовала тростью Дженис; как она улыбалась, когда похромала прочь, обронив трость.
