Быть христианином – значит сменить гражданство, сделаться подданным Великого Царя. Оставаясь внутри своего народа и своей страны, сохраняя с ними живую кровную связь, христиане, в то же время и прежде всего, принадлежат Христу и Его Царству.
Богослов Мирослав Вольф поясняет это через историю Авраама, который последовал за Богом и оставил землю своих отцов: «Именно благодаря своей преданности богу всех культур и Христу, сделавшему свое тело домом для всех народов, христианские потомки Авраама могут выйти из своей культуры, не покидая ее (в отличие от Авраама, которому пришлось оставить и землю, и родство). Выход в путь перестал быть пространственной категорией; он происходит в рамках культурного пространства, в котором мы живем»
[52]. Эта двойственная позиция принадлежности к своему народу и абсолютной верности Богу, Творцу всех людей и всех народов, и позволяет нам войти в отношения прощения с историей: в свете Евангелия мы становимся способны признать в своем народе несовершенство и вину, а в других народах увидеть Другого, а не врага.
Критицизм
Легко проследить существенную связь триумфализма и равнодушия: триумфалистская схема позволяет не знать, не помнить все то, что омрачает образ великого народа. Впасть в сон забвения и окрасить его в тона избранности и величия – такова логика этой иллюзии. В свою очередь, непримиримость связана с критицизмом – созданием резко негативного образа истории.
Георгий прочел книгу Петра Вайля
[53] о поэзии. Она показалась ему замечательной. Автор приводит в ней несколько своих любимых стихотворений, рассказывает о биографических обстоятельствах, связанных с каждым из них, а затем разворачивает размышление о жизненных реальностях: первой любви, смерти друга, разлуке…
Георгий дал почитать эту книгу своему приятелю Дмитрию. Через некоторое время Митя вернул книгу и сказал: «Спасибо, книга очень хорошая, но одно место мне решительно не понравилось – то, где Вайль пишет об эмиграции: „Мы уезжали с выжженной земли…“ Ничего себе – выжженная земля. Мы жили в Петербурге, еще не испорченном пошлой рекламой и бездарными постройками (пусть он и назывался Ленинградом). Слушали лучший в мире оркестр Мравинского. Ходили на лекции Лотмана и Аверинцева. Это все называется выжженной землей? Уехал ты – твое право, но незачем передергивать!»
Позиция радикального критицизма развивает непримиримость и питается ею. Иногда критицизм ставит пределы, например, говорится о том, что до 1917 года мы жили в прекрасной стране, а в советский период она превратилась в империю зла, где не было ничего хорошего, один лишь беспросветный и бездарный «совок». В других случаях речь идет о том, что и вообще в нашей истории нет светлых пятен, всевозможные злоупотребления и попрание человечности были и остаются доминантой русской жизни.
В любом случае критицизм, как, впрочем, и триумфализм, обнаруживает монотонность мысли и неспособность к объемному видению. Радикальный критик, как и последовательный триумфалист, видит в истории только то, что укладывается в его концепцию. Разница между ними лишь в направленности: один избирает позитивные факты (или дает позитивную оценку фактам неоднозначным), а другой концентрируется на негативном (или негативно оценивает сложные явления).
Критицизм приводит к тому, что мы впадаем, говоря словами Поля Рикера, в «высокомерный гиперморализм», с легкостью осуждая и отбрасывая целые исторические периоды. В такой позиции есть серьезное внутреннее противоречие: если действительно, как утверждают гиперморалисты, мы дети палачей, жившие в империи зла на выжженной земле, тогда откуда в нас различение добра и зла, красоты и безобразия, истины и лжи? Значит, все-таки были у нас родители, учителя, старшие друзья, которые смогли нам это передать? А если такие люди были, получается, что прошлое не вполне бездарно и пусто, несмотря на то, что тогдашняя государственная и политическая система не способствовала свободе и нравственности.
Читая биографию великого виолончелиста Даниила Шафрана
[54], студент консерватории Женя обратил внимание на то, что первый большой успех пришел к юному музыканту в 1937 году. В это страшное время четырнадцатилетний мальчик Даня Шафран живет только музыкой и литературой, играет Генделя, Бетховена и Чайковского, читает Пушкина, Лермонтова и Толстого. Женя впервые подумал о том, что в любые времена, даже самые темные и грязные, у человека есть выбор, есть возможность строить свою жизнь на твердых основаниях добра и красоты.
Слабость и неправда критицизма определяются тем, что он переносит осуждение определенного политического строя на целый период народной жизни, чем отвергает те проявления человечности, благодаря которым мы сегодня существуем.
Принцип Эдипа: знание
Мы постарались показать те предустановки сознания, что препятствуют работе прощения истории. Теперь подумаем о том, как можно эту работу совершить. Прощение может состояться, когда я понимаю, что это необходимо лично мне, поскольку моя жизнь строится не только моими собственными поступками и выборами, но и народной, родовой, семейной памятью, которая в значительной мере влияет на меня, даже если я этого и не осознаю. Примирение с историей является личной потребностью, поскольку это шаг к восстановлению собственного достоинства и к освобождению от страха.
Чтобы простить, надо знать, что прощать. Чтобы быть прощенным, надо знать, за что просить прощения. Поэтому в работе прощения важно знание и открытый взгляд на историю. О бесстрашной воле к знанию рассказывает история Эдипа.
Софокл
[55] в трагедии «Царь Эдип» показывает день, когда Эдип узнает правду о самом себе и своей семье. Его подталкивает к этому суровая необходимость: в городе, где он царствует, свирепствует смертоносная чума. Эдип уже отправил послов спросить оракула о причинах бедствия. Возвратившись, они сообщают, что чума – наказание за то, что безнаказанным остался убийца прежнего царя Лая. Эдип обещает найти преступника и наказать его, кем бы он ни был. Для этого он призывает мудрого прорицателя Тиресия, но Тиресий отказывается открыть ему правду и говорит суровые слова: «Сегодня ты родишься и умрешь».
