Свидетельства достовернее больших исторических повествований. Автор серьезного труда – всегда идеолог, у него есть какое-то собственное представление об истории в целом, и он стремится передать его читателю. Вольно или невольно, с низкими или благими целями, идеология всегда хочет завоевать аудиторию, вовлечь слушателей в свои ряды. Свидетель не будет создавать свою концепцию и доказывать ее истинность. Он попросту рассказывает о том, что произошло лично с ним, рассказывает так, как он это пережил и понял.
Ценность свидетельства определяется, с одной стороны, его абсолютной достоверностью и искренностью, с другой стороны – его скромностью и непритязательностью. Свидетельство убедительно ровно настолько, насколько мы доверяем самому свидетелю. Конечно, и свидетель не свободен от предустановок своего сознания и опыта, от идеологических влияний и желания убедить читателя в своей правде. И тем не менее свидетель скромен, он не претендует на полное описание и объяснение исторической ситуации, а передает нам только события своей жизни. Именно поэтому в его рассказе внимательному слушателю или читателю может открыться не сконструированная и умышленная схема, а настоящая правда об эпохе или событии. Эта правда окажется невыразимой, неформулируемой, ее нельзя будет уложить в рамки определения или концепции. Зато такая правда окажется полезной для примирения с историей. Рассказ свидетеля вызывает смех и слезы, негодование и жалость, и через это формируется живая связь с прошлым, которая позволяет понять его и отпустить.
В прощении истории важную роль играет знание, которое становится доступно благодаря свидетельствам – рассказам людей о том, как они жили. Знать историю, в том числе ее темные страницы, необходимо, поскольку через знание открывается возможность прощения, а через прощение – личная свобода и общее будущее.
Принцип Антигоны: оплакивание
Мы вспомнили о том, как героиня фильма Тенгиза Абуладзе «Покаяние» выкапывает из могилы труп человека, ставшего причиной безвинной гибели многих людей. В основе этого поступка – осознание символической и культурной важности погребения. Отказывая Варламу Аравидзе в праве покоиться в земле, Кетеван Баратели выступает как своего рода анти-Антигона.
В трагедии «Антигона» Софокл рассказывает историю детей царя Эдипа. После того как Эдип ослепил себя и отправился в изгнание, в Фивах воцарился его дядя Креонт.
Когда сыновья Эдипа выросли, они повели себя по-разному. Полиник, заручившись поддержкой семи эллинских царей, пошел войной против родного города, чтобы вернуть себе отцовский престол (об этом рассказывается в трагедии Эсхила «Семеро против Фив»).
Его брат Этеокл, напротив, сражался на стороне фиванцев. Во время боя братья вступили в поединок и нанесли друг другу смертельные раны. После победы царь Креонт велел похоронить Этеокла с почестями, как героя, а Полиника бросить в чистом поле на растерзание диким зверям и птицам.
Вопреки воле царя сестра Полиника Антигона тайно предает земле тело брата. Когда ее арестовывают и приводят к царю, она объясняет свой поступок тем, что есть законы, которым послушны даже боги, и они важнее законов политических. Один из таких божественных законов – уважение к мертвым. Враг является врагом лишь при жизни, а после смерти он становится только братом, заслуживающим жалости, оплакивания и достойным погребения.
Удивительным образом задолго до христианской проповеди Софокл утверждает евангельский принцип безусловной любви к человеку, которая все покрывает. Каковы бы ни были деяния, совершенные нами, все мы равно заслуживаем любви, слез, молитвы. Признавая, что ценность человека в глазах Божьих не разрушима его грехами и преступлениями, мы получаем возможность, по словам Поля Рикера, «перейти от бесконечного экзорцизма
[61] к работе памяти, которая – о чем не следует забывать – является также работой скорби»
[62]. Рикер говорит о работе скорби (о жалости и оплакивании), когда размышляет о том, как французы проживают свою историю времен Второй мировой войны, в которой было немало постыдных и тяжелых страниц. Заметим, что Антигона не говорит, что умереть за Отечество и привести врагов к стенам родного города – это нравственно равноценные поступки. Она утверждает другое: сердцу сестры дороги и брат-герой, и брат-предатель, потому что и тот, и другой – братья, она не может отвергнуть и забыть ни одного из них, и, может быть, любовь к преступному брату становится еще сильнее оттого, что Антигона ужасается его поступкам и горько сожалеет о них. Речь идет, конечно же, не об оправдании преступления, а о сострадании к преступнику, о признании в нем человеческой ценности, попранной и оскорбленной его же собственными деяниями.
Работа скорби, как и работа знания, совершается на личном уровне. Трудно представить себе коллективные акты оплакивания, которые были бы совершенно свободны от театрализации, излишнего пафоса и граничащей с неискренностью искусственно возгреваемой эмоциональности. При этом каждый из нас, зная историю своей семьи, может молиться за своих родственников, воздавая им честь за их достойные поступки, испрашивая прощения за их преступления и оплакивая перед Богом их страдания.
В конце 1980-х на волне общего интереса к истории Светлана стала расспрашивать старших родственников об истории своего рода. Ей рассказали, что в семье ее матери многие стали жертвами сталинского террора, а родной брат ее деда по отцу в те же годы служил в НКВД и погиб при невыясненных обстоятельствах, не то был застрелен, не то застрелился сам. Светлана испытала стыд и ужас. Ей казалось, что история ее семьи позорна и чудовищна, что на ней самой лежит тень преступлений и страданий ее предков. Однажды в дружеском кругу зашел разговор об историческом прошлом, и одна женщина сказала, что недавно после смерти своей бабушки разбирала ее документы и узнала, что та работала машинисткой в НКВД: «Представляете, может быть, она печатала смертные приговоры другим нашим родственникам, которые погибли в те годы…» Света спросила: «И как же теперь со всем этим ты будешь жить?» Подруга спокойно ответила: «Так же, как раньше – любить их всех и молиться за них. А разве Господь учил чему-то другому?» На следующий день Светлана впервые в жизни пришла в церковь, разыскала священника и спросила, как надо поминать умерших. Она начала молиться за своих предков и дома, и в храме (именно с этого потрясения началось ее движение к Богу). Постепенно тяжелое чувство вины и ужаса ушло, на смену ему пришла глубокая жалость и нежность к умершим, а затем – ровный покой и благодарность.
Работа оплакивания, совершаемая в церковной молитве и семейной памяти, позволяет примирить в нашей собственной жизни тех предков, которые, возможно, были врагами друг другу. Тем самым мы освобождаемся от гнета вины и ненависти, открываем путь к примирению и исцелению памяти, к самоуважению и надежде на лучшее будущее.
