Это предостережение Мирослава Вольфа относится не только к религиозным войнам, которые, к сожалению, продолжаются по сей день. Мирного духа недостает и нашей внутрицерковной жизни, полной конфликтов, борьбы и взаимного непонимания.
Об этом с горечью писал отец Александр Шмеман: «На стяжание смирения направлена или должна быть направлена вся „духовная жизнь“. Признаки смирения: радость. Гордыня исключает радость. Далее: простота, то есть отсутствие „оборота на себя“. И, наконец, доверие – как основная установка в жизни, по отношению ко всему (это – „чистота сердца“, в которой человек „узрит Бога“). Признаки гордыни, соответственно, – безрадостность, сложность и страх… Все это можно проверить ежедневно, ежечасно – и следя за собой, и вглядываясь в окружающую нас жизнь. И страшно думать, что в каком-то смысле гордыней по-настоящему живет и Церковь: „права Церквей“, „права Вселенского Престола“, „достоинство“ Русской Церкви и т. д. и разлив безрадостной, усложненной и страхом пронизанной „духовности“. И вот это постоянное „саморазрушение“. Мы все защищаем какую-то „истину“, все боремся с чем-то и за что-то, не понимая, что Истина является и побеждает только там, где живет: „Смири себя, зрак раба приим…“ (Флп. 2: 7), где есть освобождающие радость и простота, где сияет Божественной красотой смирение, в котором являет нам Себя Бог: и в творении, и в спасении… Как этим самому жить? Как в этом других убедить?»
[100] Сказанные сорок лет назад, и сегодня эти слова звучат как задача: обрести смирение, а в нем – радость, простоту, доверие.
Сказанное не означает, что нам нужно сомкнуть ряды, создать миротворческие войска и развернуть знамя борьбы за мир. Напротив. Служение примирения – внутреннее делание сродни тому стяжанию Духа Святого, о котором святой Серафим Саровский рассказывал Николаю Мотовилову.
Прожить мирно, никого не осуждая и не огорчая, один день – простая и скромная задача. На первый взгляд кажется, что такая малость никак не изменит лицо земли. Но мы не знаем, что окажется тяжелее на Божественных весах – многословие и активизм, опасно граничащие с гордыней и кричащие о себе, или мирно прожитый день, укрепляющий гармонию мира.
Возможно, именно эта молитвенная мирность обыкновенной жизни и является той немощью, где совершается сила Божья: «Чтобы разрушить стены, разделяющие людей, нам не нужно биться в эти стены, нам нужно начинать с подножия. <…> Бог хочет, чтобы я был там, где я есть, и таким, какой я есть, плюс смиренным»
[101].
Прощение и смирение – не только личные добродетели. В них осуществляется служение примирения, возложенное на нас Христом. В мире, страдающем от разделений и вражды, христианин стремится жить мирно и просто, с радостью и доверием.
Благодарность – полнота прощения
Прощение сильно воздействует на мир, но остается прежде всего внутренней реальностью. Мы не можем быть уверены в том, что, прощая, увидим окончательную победу над злом в этой земной жизни.
Если бы прощение всегда немедленно и очевидно приносило осязаемый результат, в нем не было бы места дерзновению, доверию и подвигу, это была бы просто эффективная практика моделирования действительности.
Прощение не всегда меняет наши жизненные обстоятельства, но оно всегда изменяет сердце. Не устраняя неудачи и страдания, прощение создает в нас такое расположение духа, при котором действительно ничто не может отделить нас от любви Божьей и ответом на любые события жизни становится благодарность: «Все уходит, остается только одно, в конечном итоге живое сердце, которое никто не может сделать мертвым, кроме нас самих, если мы его закроем, окаменим – да, оно будет лежать камнем у нас в груди. Но если мы его откроем, если в течение всей своей жизни с готовностью будем принимать всякую радость и каждое страдание, каждую скорбь, каждую боль, только не заглохло бы сердце, только бы оно не окаменело <…> тогда наше сердце будет вспахано, оно станет любить безоговорочно. И тогда, по мере того как эта чуткость сердца будет расти, будет расти в нас и изумление перед Богом и жизнью, и благодарность за все без остатка»
[102].
Поэтический эквивалент этому богословскому свидетельству владыки Антония Сурожского находим у Иосифа Бродского
[103]. Стихотворение, написанное в день сорокалетия и представляющее собой перечень событий его жизни, Бродский заканчивает так:
Что сказать мне о жизни?
Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность,
и пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность
[104].
Благодарность – достойный ответ на все, не только на радости и удачи, но и на тюрьму, изгнание, болезнь. Той же энергией благодарения построена последняя из его «Римских элегий»:
Наклонись, я шепну Тебе на ухо что-то:
я благодарен за все; за куриный хрящик
и за стрекот ножниц, уже кроящих,
мне пустоту, раз она – Твоя.
Ничего, что черна. Ничего, что в ней
ни руки, ни лица, ни его овала.
Чем незримей вещь, тем оно верней,
что она когда-то существовала
на земле, и тем больше она – везде.
Ты был первым, с кем это случилось, правда?
Только то и держится на гвозде,
что не делится без остатка на два.
Я был в Риме. Был залит светом. Так,
как только может мечтать обломок!
На сетчатке моей – золотой пятак.
Хватит на всю длину потемок.
Благодарственное принятие всего без исключения в жизни, включая незначащие мелочи вроде куриного хрящика и самой тьмы смертной пустоты, происходит из доверия: от Тебя все готов принять и за все Тебе благодарен. Безусловность и безграничность этого принятия вводят человека в Евхаристическое измерение.
Таинство Евхаристии по существу может быть понято именно как исполнение прощения. Мы благодарим Бога за все, что знаем и что не знаем, явленные и неявленные благодеяния, совершенные для нас, но прежде всего – за Его спасительные страдания и воскресение, которыми Он и даровал нам Свое будущее Царство
[105].
