Прости меня, Даша – это все, о чем я тогда думал, находясь на плахе из собственных ошибок и слов.
– Ты ничего не сделала. Во всем виноват только я.
– В чем? – спросила она.
Прости меня, Даша.
– Нам надо расстаться. – Приговор привели в действие. И меня не стало. В ту минуту я перестал жить.
Прости меня, Даша. Пожалуйста.
– Что?..
Ее зрачки расширились от ужаса. Щеки побледнели. Голос охрип.
Когда внезапно – всегда больнее. Когда на полпути – всегда острее.
Я отлично знал это. Я делал это специально, проклиная себя.
Сначала она думала, что я шучу, потом разозлилась – схватила меня за ворот бомбера. А потом я увидел в ее глазах то, чего так боялся. Разочарование. Ненависть. Презрение.
Ее взгляд резал как по живому. А огонь в груди так распалился, что сжирал меня заживо. Я сам стал огнем. Сгорал за нас двоих.
Дашка хотела знать почему. Из-за чего я бросаю ее. Для чего. И я врал ей.
– Ты – славная. Я думал, до последнего думал, что люблю тебя. Но все оказалось иначе. Прости. Я ненавижу себя за то, что сделал, не меньше, чем меня ненавидишь ты. Но… я эгоист, Даша. Я хочу быть счастливым. Я не могу без нее. Это как ломка, понимаешь? Я не могу отказаться от человека, которого люблю.
Я не могу отказаться от тебя, Даша.
Она все так же держала меня за ворот, а я, не выдержав, все же обнял ее и поцеловал в макушку – напоследок. Чтобы запомнить навсегда.
– Я так виноват перед тобой, Дашка. Прости меня.
Я повторю это еще тысячу раз, но ты не услышишь.
Я отпустил ее, убрав ее руки и встал. Зачем-то заправил выбившуюся прядь ее чудесных волос за ухо – как раньше.
Надо было улыбнуться ей – последний раз. А я не смог.
Прости, хорошо?
– Будь счастливой, ладно? – сказал я и ушел, хоть и она просила меня остаться, снова вцепившись в край бомбера.
Я позорно сбежал. Оставил свое солнце в одиночестве. И света в душе стало так мало, что мне казалось – я больше не живой.
Нас нет, и меня нет.
Вместо того чтобы выйти на улицу, сесть в машину и гнать по дорогам, пропитанным дождевой водой, я завернул за угол и снова остановился за дверью, ведущей на лестницу. Прислонился к стене, закрыв глаза, и несколько раз ударил себя по груди кулаком.
Я это сделал. Я бросил ее. Защитил.
Спустя минуту или две Дашка пробежала мимо меня. Она не заметила меня, зато я отлично видел отчаяние, оставившее на ее хорошеньком лице свой след. Видел слезы, которых боялся. Видел потухший взгляд.
Это сводило с ума. Вонзало в грудь гвозди. И я сам себя хотел закидать камнями.
Она бежала изо всех сил – подозреваю, за мной, а я провожал ее взглядом. Ведь больше я ничего не мог сделать. Вспоминал только, как вытирал ей слезы, как поправлял ей волосы, как целовал в последний раз. В какой-то момент я почти сломался – решил догнать ее и рассказать обо всем. Решил успокоить и сказать, что все хорошо. Что я решу любые проблемы.
Как сумасшедший я помчался за Дашкой. Едва не сбил кого-то в коридоре, слетел с лестницы, пересек вестибюль на первом этаже и увидел, как она выбегает на улицу. Я бросился следом, под стену ливня, сам не зная, что делаю, и пульс просто зашкаливал.
Я хотел догнать ее. Обнять. Успокоить. Попросить прощения.
Наконец сказать, что люблю ее.
Что все исправлю.
Я бежал за Дашкой под ледяным дождем и хлестким ветром, но она была слишком далеко – мчалась к парковке.
Яркая молния расчеркнула небо надвое – так, что казалось, оно сейчас расколется и точно рухнет на наши головы, обнажив далекие звезды.
– Даша! – в отчаянии крикнул я, но мой голос заглушил свирепый раскат грома.
Дашка остановилась вдруг – сначала я даже обрадовался, что она все же услышала меня. А в следующее мгновение она рухнула на асфальт, и осталась лежать без единого движения.
Не помню точно, что я почувствовал в тот момент.
– Дашка! – сорвался с губ то ли шепот, то ли хрип.
Внутри все оцепенело от дикого страха, отчаяния, боли, но тело не останавливалось – я добежал до Даши и упал на колени рядом, пытаясь понять, что с ней. Дождь холодил кожу, заливал лицо, попадал в глаза, но мне было плевать. Первым делом проверил пульс на сонной артерии и дыхание. Пульс был частым, а дыхание – горячим. Да и сама Дашка буквально горела – у нее явно была температура.
– Девочка, очнись, – хлопал я ее по щекам, уложив головой на колени. – Даша, слышишь меня? Открой глазки. Даша, Дашенька. Малышка, ну же!..
На раздражение кожных рецепторов она не реагировала, и я, бережно подхватив ее на руки, направился обратно к университету – нельзя было оставлять Дашку под холодным ливнем.
Я нес ее, прижимая к себе и пытаясь укрыть от дождя, и говорил что-то успокаивающее, надеясь, что вот-вот она придет в себя. Но Дашкины глаза оставались закрытыми.
2.43
У дверей меня уже встретили двое охранников, которые увидели, что я несу девушку без сознания.
– Что с девушкой? – тотчас с тревогой спросил меня один из них.
– Не знаю. Вся горит. Вызовите «скорую», – попросил я, занося Дашку внутрь.
– Давай-ка ее пока в медпункт, – велел второй охранник. – Тут рядом, на первом этаже. Посмотрим, что врач скажет. Если что, сразу вызовем.
Он хотел взять Дашку, но я не позволил.
– Сам, – коротко ответил я и спешно направился за вторым охранником, который вел к медпункту.
От уголков ее глаз стекали то ли капли дождя, то ли слезы.
– Что с ней? – услышал я вдруг знакомый голос откуда-то сверху и задрал голову. На втором этаже, прямо над нами, стоял Савицкий и удивленно смотрел. Я ничего не ответил – не собирался ради него сбавлять шаг. А он быстро сбежал по лестнице, догнал меня и схватил за плечо.
– Я спросил – что с ней? – спросил он тоном большого босса.
– Упала в обморок, – процедил я сквозь зубы.
– Вы расстались? – не отставал Савицкий.
– Иди к черту, а? Ты не видишь, что ей плохо? – огрызнулся я.
– Да, парень, шел бы ты, – вмешался охранник. – Не до тебя сейчас, не видишь, что ли?
Савицкий взглянул на него как на разговаривающее мусорное ведро.
– Дай ее мне, Матвеев, – велел он мне. – Дай ее мне и проваливай, раз бросил.
– С ума сошел? Серьезно? Твою мать, она без сознания, оставь свои игры, придурок.
– Это не игры. Это наш договор. Или ты решил нарушить его? – спросил Савицкий, заставляя охранника окинуть нас обоих изумленным взглядом.
