Подскочив со стула, Алексис вылетела на крыльцо, хлопнув дверью, и поспешила обойти дом, опускаясь на скамейку на заднем дворе. В чём-то, возможно, Киллиан был прав — она выделялась среди местных женщин, как павлин в стае уток, но разве это была её вина? Алексис отчаянно хотела жить дальше, и, может, не стоило менять свою жизнь так круто, может, стоило остаться на Юге. Уехать в Атланту или Новый Орлеан. Там хотя бы подобных ей было достаточно, чтобы не казаться чужой. Но слухи, увы, страшная вещь, а Юг — по сути большой муравейник, в котором все всех знают. Она пыталась после Ричмонда жить в Чарльстоне, и в итоге попытка закончилась побегом сюда.
Прерывисто вздохнув, Алексис собралась было подняться, когда мимо прошёл Киллиан, пересёк двор, не обратив на неё внимания, или же сделав вид, что её здесь нет, и скрылся в амбаре. Желание и дальше жалеть себя моментально прошло. Вздёрнув подбородок, Алексис вернулась в дом и принялась за уборку. Спустя несколько минут за дверью послышалось ржание, пришлось выйти — всё-таки позволить ему уехать вот так, не сказав ни слова, было бы слишком невежливо. Тем более, для южанки.
Алексис вышла на крыльцо, отмечая, что постепенно светлеет, и в разрывах облаков уже мелькает голубое небо. Киллиан вёл её кобылу на поводу, старательно скрывая отвращение, которое ему внушала эта хилая лошадёнка. Он подошёл к крыльцу, перекинул перевязь через перила и тяжело поднялся по ступенькам, держа в руках шляпу.
— Я должен извиниться за резкость, — нехотя произнёс Киллиан. Было видно, что слова извинения даются ему через силу. — Я сказал, не подумав, и оскорбил вас.
— Неправда, — покачала головой Алексис. — Вы и впрямь думаете именно так. Спасибо за честность.
Они замолчали, думая каждый о своём. Потом Киллиан кивнул сам себе, словно соглашаясь с чем-то, и решительно проговорил:
— Спасибо за то, что заштопали. У вас лёгкая рука.
— Надеюсь, вы больше не будете ловить пули плечами, — слабо улыбнулась Алексис.
Киллиан усмехнулся и вдруг, резко наклонившись, поцеловал её. Опешив, Алексис застыла, позволяя его жестким губам сминать её губы, в то время как горячая рука легла на талию, прижимая к себе. Он впивался в неё решительно, крепко, лишая воздуха, заставляя голову кружиться, а сердце сходить с ума, бешено колотясь о грудную клетку. По телу разлилось тепло, от затылка до кончиков пальцев на ногах, и Алексис почувствовала, как слабеет, почти желает ответить, поддаться. Собрав всю волю в кулак, она резко оттолкнула Киллиана от себя и, замахнувшись, отвесила звонкую пощёчину.
— Что вы себе позволяете?! — выкрикнула она, тяжело дыша. Щёки пламенели, волосы растрепались, окружая голову светлым ореолом, а приоткрытые губы ярко алели, вызывая желание снова припасть к ним.
— Говорю вам спасибо, — небрежно пожал плечом Киллиан.
— Убирайтесь! — прошипела Алексис, делая шаг вперёд и вынуждая его спуститься с лестницы. — Неужели вы решили, что я… что со мной… Неужели я произвожу впечатление особы, которая…
Она задохнулась от возмущения, не в силах даже озвучить пришедшие на ум сравнения. Киллиан уже был в седле, и теперь смотрел на неё внимательно, словно впитывал каждую чёрточку разгневанного образа.
— Приношу извинения, если обидел вас, — произнёс он наконец, хотя в голосе его не было и капли раскаяния. Напротив, в глазах плясали искры веселья, сводя на нет все попытки извиниться.
— Да вы уедете наконец?! — взвизгнула Алексис, чуть подпрыгнув на месте. Киллиан не удержался, широко улыбнулся и приложил два пальца к полям шляпы.
— Мэм.
Лошадь коротко заржала и, повинуясь руке всадника, развернулась и потрусила по дорожке, разбрасывая комья жирной чёрной земли. Алексис стояла и следила, пока Киллиан не скрылся за поворотом. Потом медленно пошатнулась и тяжело оперлась о перила на крыльце. Её до сих пор трясло, мелкой противной дрожью. Внутри бурлило возмущение. На Киллиана, что решил, будто может так с ней обращаться; на себя за то, что позволила ему так думать. Губы пульсировали, а кожа вокруг горела, поцарапанная колючей щетиной. Алексис медленно поднесла к ним руку и провела пальцами, словно надеялась стереть поцелуй, который клеймом отпечатался в голове
========== Глава 11 ==========
Дорога петляла между высоких елей, иногда выныривая из лесного полумрака на яркие, освещённые участки. Кобыла неспешно трусила, всем своим видом показывая, что знает о недовольстве всадника и тоже не питает к нему особых симпатий. Хотелось скакать во весь опор, но ни силёнок у лошадки, ни сил у самого Киллиана на скачку не хватило бы. Приходилось неспешно преодолевать милю за милей, объезжая город по большой петле: наверняка в Колорадо нашлись бы люди, знавшие лошадь Алексис. А подставлять учительницу, ставшую невольной спасительницей, Киллиану не хотелось.
Перед внутренним взором всё ещё полыхал весенней зеленью возмущённый взгляд, и щека до сих пор горела, или же просто ему так хотелось думать? Усмехнувшись, Киллиан провёл ладонью по небритой коже, пытаясь разобраться: зачем он поцеловал её? Что заставило совершить поступок, который не просто заведомо был бы расценен, как возмутительный, но ещё и отодвинул бы Алексис на многие мили от него? Вот оно — то, в чём Киллиан мог с неохотой признаться самому себе — маленькая южанка слишком подобралась к его душе, чтобы позволить ей идти дальше. Пусть невольно, но она стала свидетелем слабости, которой Киллиан не хотел делиться ни с кем. И все эти вопросы о его семье, фотографическая карточка, так некстати попавшаяся на глаза… Киллиан хранил свои тайны слишком глубоко и тщательно, чтобы вот так просто вытаскивать их наружу под чужие взгляды. Пусть даже этот взгляд был ярким и завлекательным.
Лошадь недовольно фыркнула, когда Киллиан неосторожно дёрнул поводья, и продолжила неторопливый шаг, вновь погружая всадника в задумчивость. Колум давно твердил, что стоит подумать о новой женитьбе.
— Ты слишком привязан к семье, — любил повторять он долгими летними вечерами, когда они сидели на заднем дворе церкви, потягивая виски. — И ты не можешь долго быть один, тебе это вредит.
— Лучше бы сам женился, — беззлобно подшучивал Киллиан, гоняя по рту неизменный огрызок сигары. В ответ брат только красноречиво окидывал взглядом свою одежду и косился на церковь. Сколько раз между ними происходил этот разговор? Сотню, наверное, особенно после того, как они окончательно осели в Колорадо-Спрингс. Если бы только Колум знал… Если бы только догадывался, что пришлось сделать его маленькому Киллу, если бы только знал, что он сам спустил курок и убил собственного сына…
Боль уже не была такой острой, но всё равно пронзала, заставляя стиснуть зубы и зажмуриться. Об этом не знал никто. Когда на ферму приехали соседи, он уже похоронил свою семью под высоким раскидистым кедром, росшем на окраине их участка. Разгром, учиненный индейцами, не требовал объяснений. А вскоре и сам вдовец исчез из Мэна, присоединился к брату, что служил в армии. И долгие годы пытался забыть обо всём, вытравить не только воспоминания о смертях, но и о счастье тоже, потому что эти мысли были в сто крат больнее. Мысли о том, что потерял навсегда…
