А теперь эта Коули. Смотрит исподлобья, как на белое отребье, морщит аристократический носик и поджимает губы. Поначалу хотелось поставить её на место. Осадить, чтобы вспомнила, что она не в Бостон приехала, чтобы здесь ходить, брезгливо приподнимая юбки. Но потом… Когда он встретил её утром, после ночи в салуне, в душе шевельнулась жалость. Выглядела изящная южанка уже не так изящно. И под глазами залегли синие тени. А после, когда увидел её в лохани, эта бледная кожа, округлые плечи и колени, торчащие из воды, обещающие большее, то, что скрыто под тонким слоем пены… Тогда в чреслах шевельнулось вполне определённое желание, и Киллиан не был святым, чтобы не признать, будто это желание было греховным.
А потом эта затея с попыткой заработать лёгких деньжат… Они думали, что наткнутся на навахо, кто знал, что в том лагере стояли шайенны? Из их отряда уцелел только Киллиан, и тому повезло, потому что свалился в кусты и откатился в узкую щель, затаившись. А потом весь день пробирался к дому, под вечер обессилев настолько, что забыл об Алексис напрочь. Впрочем, стоило признать: если бы не она, его, возможно, уже не было бы в живых.
И этот поцелуй был ни чем иным, как просто благодарностью за спасение жизни. Не более. Так думал Киллиан, подъезжая к церкви. Не глядя на распятие над дверью, он повёл лошадь к дому, чувствуя, как наваливается слабость — всё-таки долгие поездки пока были ему противопоказаны. Колум вышел на шум, когда Киллиан буквально сполз на землю, размашистыми движениями пытаясь привязать поводья.
— Что случилось, если ты набрался до вечера? — досадливо вздохнул Колум, спускаясь с крыльца и подходя к брату. Тот пошатнулся и буквально завалился на него, заставляя обхватить покрепче.
— Ты знал, что индейцы чертовски криворукие стрелки? — прохрипел Киллиан, пытаясь не потерять сознание.
* * *
Алексис честно пыталась забыть. Заполняла дни заботами в школе и действительно на время отвлекалась. Работа ей нравилась. Алексис всегда любила детей, а маленькие жители Колорадо-Спрингс оказались любознательными и истосковавшимися по знаниям. После школы, когда проверенные работы откладывались в сторону, Алексис шла в кафе или в бакалейную лавку, по дороге перебрасываясь парой-тройкой слов с жителями, к которым постепенно начала привыкать и которые уже не смотрели так недоверчиво при каждой встрече, всё чаще дружелюбно улыбаясь. Только Алексис ничего не могла с собой поделать, ища в каждом прохожем знакомую небрежную фигуру, в каждом взгляде — прищур бледно-голубых глаз.
А вечерами, когда темный лес обступал, оживая и наполняясь звуками, мысли возвращались к тому разу, когда она нашла Киллиана в амбаре, и Алексис снова и снова вскакивала, заслышав шорох. И разочарованно ложилась обратно, обнаруживая, что это всего лишь еноты.
Алексис не могла сказать, что это был единственный украденный у неё поцелуй. Нет, её целовали на балах и срывали тайком поцелуи на пикниках. Были и те влажные, жадные поцелуи, которые она мечтала забыть навсегда. Но поцелуй Киллиана заставил снова почувствовать себя живой, и этого Алексис забыть никак не могла. Он по-прежнему казался ей возмутительным типом с полным отсутствием манер, но что-то дрогнуло, приоткрыв завесу любящего мужчины, и тот взгляд, наполненный нежностью, тоже не желал выходить из головы. Как и голос. Пусть слова и не предназначались ей, но он эхом отдавался в голове.
Киллиан МакРайан принёс смятение в и без того смятённую душу, вызывая неоднозначные, слишком противоречивые эмоции. Почти неделя миновала с того дня, как он уехал. Лошадка появилась в амбаре на следующий день, видимо, её вернули ночью. «Мог бы хотя бы дать знать, что всё в порядке!» — с недовольством думала Алексис, сидя на крыльце и наблюдая, как солнце становится всё темнее, из ярко-жёлтого превращаясь в насыщенный оранжевый диск. Небо бледнело, полосами расходясь к горизонту, и над головой уже начинала появляться глубокая бархатная синева.
«Возмутительно!» — снова подумала она, раздражённо сметая крошки печенья с коленей. — «Я потратила на него столько сил и не заслужила простого: Всё в порядке, миссис Коули!»
Фыркнув, Алексис со стуком поставила кружку на ступеньку и поднялась, потирая затёкшую спину. Больше всего на свете ей не хотелось признаваться самой себе, что просто хочется увидеть Киллиана. Пусть даже издалека, главное, убедиться, что он жив и здоров. И ничего больше.
В воскресенье Алексис была полна решимости выспросить как можно больше у отца Колума, который, казалось, тоже всю неделю старательно её избегал. Нет, он не скрывался и всякий раз широко улыбался, приподнимая шляпу, но ссылался на дела, стоило Алексис остановиться. Что ж, сегодня после проповеди он точно никуда не денется! Поправив белоснежный кружевной платок на плечах, Алексис прищурилась и посмотрела в мутное зеркало над рукомойником. Волосок к волоску — медовая копна волос уложена в гладкую причёску, коса короной обвивает голову, а крохотные изумрудные серёжки не привлекают внимания, но подчёркивают изящную мочку уха.
Вздохнув, Алексис поправила брошь, державшую платок. Она скучала по возможности прихорашиваться, по предвкушению, что охватывало перед выездом в общество. Ей отчаянно не хватало двусмысленных взглядов и невинного флирта, шутливых хлопков веером по ладоням, что позволяли себе сжимать талию в вальсе чуть сильнее, чем допускали приличия. Хотелось готовиться к балу, выбирать платье и раздумывать над образом, который покорит всех в зале и заставит мужа с гордостью вести её вдоль гостей. А приходилось радоваться возможности надеть скромный кружевной платок и выехать на пикник в полумиле от города. Глухое раздражение, копившееся всю неделю, заворочалось, расправляя крылья.
— Сегодня я напомню отцу Колуму, что даже его невоспитанному брату не след забывать о приличиях! — заявила она своему отражению и вышла.
— Мередит! — Алексис окликнула Каннингов, когда они выпрыгивали из повозки шумным, звонким выводком разбегаясь по поляне.
— Алексис! — Поправив выбившийся кудрявый локон, Мередит улыбнулась, подбросив на руке младшую дочь, устраивая её удобнее. — Ты почему не заехала на этой неделе? Хотя о чём это я — у тебя наверное столько работы, тебе не до визитов…
Сказано это было простодушно и искренне, но Алексис стало стыдно. По правде сказать, свободного времени у неё было более чем достаточно, и, наблюдая за всеобщей суетой, царящей в городе, она испытывала острое чувство собственной никчёмности. Стоило урокам завершиться, Алексис провожала детей до забора, а потом неспешно садилась проверять работы. После — составляла план на завтрашний день, на неделю, на месяц. Убирала, расставляла парты и стулья, и всё равно приезжала домой в пять, самое большее — в шесть часов вечера. А после начинались: уборка по дому — одно и то же по кругу, — рассматривание вещей и попытки преобразить дом. И мысли. Мысли о войне, о родных, о слугах, о Киллиане… А теперь Мередит упрекает, что она совсем про неё забыла. Но ведь это правда, в личных переживаниях подруга и обещание напрочь вылетели из головы.
— Давай я приеду завтра! — пообещала Алексис. — Сразу после школы, как раз детей до дома довезу. Идёт?
