— Элизабет! — позвала Алексис, не сводя глаз с индейцев. — Скажите, как долго мы ехали? Вы представляете, где мы?
— Не знаю, — покачала головой девушка, боязливо покосившись на поднявшегося дикаря.
— Надо бежать, — еле слышно выдохнула Алексис. — Отползти в темноту и попытаться добраться до леса.
— Бесполезно, — покачала головой Элизабет. — Вокруг нас — прерии, всё просматривается на полмили. И даже если мы доползём до леса, по следам нас быстро найдут.
Алексис нахмурилась — доводы дочки плотника звучали убедительно. Но желание спастись от этого меньше не становилось.
— Они даже не связали нас, — вздохнула Элизабет. — Не думают, что мы сможем скрыться.
— Значит, мы должны рискнуть! — с жаром сказала Алексис, беря в руки ледяные ладони девушки. — Если не сейчас, кто знает, что ждёт нас завт…
Она не успела договорить — словно прочитав их мысли, а может, расслышав разговор о побеге, две женщины, сидевшие в стороне, вдруг опустились на землю и поползли, шурша юбками по траве. Алексис и Элизабет замерли, не дыша, следя за ними. Потом переглянулись — нельзя терять этот шанс! Но не успели подняться — беглянок заметили. Но догонять не спешили.
Невысокий дикарь поднялся и, кивнув на скрывшиеся в темноте фигуры, усмехнулся, насмешливо сказав что-то остальным. Те загоготали, кивая, словно подбадривая, но вставать не спешили. Дикарь подошёл к пленницам, почти наступив на одну из них, всё ещё лежавшую без сознания, и, набрав полную грудь воздуха, издал громкий клич. Алексис дёрнулась, Элизабет вжала голову в плечи, кто-то, закрыв уши руками, громче забормотал: «И долиною смертной тени…»*.
Беглянки, поняв, что их заметили, поднялись и, подхватив юбки, бросились к лесу. Сердце Алексис колотилось, как бешеное, будто это она сейчас мчалась к спасительной стене деревьев, задыхаясь от рвавшего лёгкие воздуха. Вот им оставалось пятьсот ярдов, вот уже четыреста, вот почти двести… Топот копыт оглушил, заставив вжать голову в плечи. Мимо промчался всадник — зловещая фигура с белым лицом. Легко настигнув женщин, он свесился с коня, хватая за волосы ближайшую, заставляя её подняться. Несчастная невольно вскинула руки, пытаясь ослабить захват. В свете поднимающейся луны сверкнуло лезвие, раздался душераздирающий крик, резко оборвавшийся, когда дикарь поднял руку, держа что-то в руке. Угольно-чёрный силуэт рухнул на землю, как подкошенный.
Алексис взвизгнула, подавившись криком, судорожно прижимая ко рту ладони. Перед ней разыгрывался ужасный спектакль, где актёры играли слишком реально, чтобы им не верить. Вот дикарь поймал вторую женщину, забрасывая её, брыкающуюся и верещащую, на коня.
Пленницы затихли, стоило индейцу с добычей проехать мимо, только подтянули ноги к коленям в суеверном страхе, что он заденет их копытами, хотя всадник проехал в десятке ярдов. Они молча следили за тем, как её швырнули на землю в освещённый круг, и к ней тут же потянулись несколько жадных рук.
Алексис отвернулась, сгибаясь пополам — горечь поднялась изнутри, заполнила рот, и её стошнило. Поднимать голову не хотелось. Хотелось заткнуть уши, забить их землей, только бы не слышать протяжных, полных боли криков. Она посмотрела на Элизабет — ту трясло, и лицо казалось таким же белым, как у тех дикарей, что издевались над несчастной. Встретившись с Алексис взглядом, девушка прикусила губы и бросилась к ней, пряча лицо на её груди, прижимаясь всем телом. Алексис обхватила её, зажмурилась, уткнувшись носом в чужое плечо, пытаясь удержаться на грани первобытного ужаса, растекавшегося по венам.
Эта ночь была долгой. Слишком долгой, чтобы можно было пережить её и сохранить рассудок. Бедняжку насиловали по очереди, а потом просто пытали, получив желаемое — никто из пленниц не пытался смотреть в сторону костра, — но крики и стоны не стихали несколько часов. Когда Алексис под утро забылась тревожным сном, чужой голос всё ещё звучал в голове, рождая жуткие картины в воспалённом разуме.
Она проснулась, когда солнце только-только поднималось над прерией, чувствуя непреодолимый зов природы. Тело одеревенело, замёрзшие мышцы слушались с трудом. Терпеть становилось всё сложнее. Покосившись на индейцев, которые, казалось, вовсе не ложились спать, она сделала несколько шагов в сторону от лагеря, сжимаясь и ожидая, что за спиной вот-вот раздастся крик.
— Нельзя встать! — Индеец возник будто из ниоткуда, остановился, требовательно глядя на Алексис. Она боялась поднять глаза, разглядывая осыпавшуюся краску на смуглом теле. Отчего все называют индейцев краснокожими, если кожа у них тёмная, почти коричневая?
— Нельзя! Сесть! — снова сказал дикарь, больно хватая за локоть и дёргая вниз.
— Туалет, — поморщившись, пытаясь вложить в голос как можно больше мольбы, Алексис всё-таки посмотрела на него. В свете нового дня он уже не казался демоном, просто раскрашенным мужчиной. — Туалет. Мне надо, — повторила она, показав рукой в сторону небольших кустов.
Понятливо осклабившись, индеец потащил её туда, одним движением зашвырнув к кустам. Едва устояв на ногах, она снова посмотрела на мужчину, но тот и не думал отворачиваться, продолжая глумливо улыбаться. Сгорая от стыда, Алексис присела, поднимая юбки, чувствуя, как пылают уши и щёки. Хотя справлять нужду под чужим взглядом было меньшим из зол, и лучше так, чем то, что случилось с пытавшимися сбежать ночью.
Несколько минут спустя весь лагерь был на ногах. Пока остальные женщины приводили себя в порядок и по очереди скрывались за кустами, им дали попить и бросили несколько кусков вяленного мяса, такого жесткого, что казалось, словно с каждым куском там могут остаться и зубы. Индейцы буквально взлетели на коней, и Алексис только сейчас обратила внимание, что те были без сёдел и без узды в привычном её виде. К ней подъехал тот дикарь, что водил в туалет, и, перегнувшись, легко подхватил её, сажая впереди себя.
Алексис замерла, стараясь сидеть как можно ровнее, лишь бы ненароком не коснуться его спиной. Они медленно проехали мимо стоянки, и на этот раз крик сдержать не удалось — на земле, у костра, лежала беглянка, умершая только под утро. Лицо превратилось в кровавую маску: носа, ушей и верхней части головы не было; обнажённое тело покрыто порезами, а руки и ноги вывернуты под таким неестественным углом, что даже представлять, как можно так лечь, было больно. Алексис стиснула зубы, стараясь не обращать внимания на безостановочно текущие слёзы, и ниже опустила голову, почти касаясь подбородком груди.
Вскоре вереница всадников скрылась в лесу, выбирая одним им известные тропки. Огромные, в два обхвата, ели и сосны сплетались над головой, под копытами лошадей тихо шуршала прошлогодняя хвоя. К обеду сделали короткий привал, и снова вода и жёсткое мясо, правда, на этот раз женщинам позволили уединиться за большим камнем, и приглядывать за ними никто не стал.
— Когда они привезут нас к себе, надежды на спасение не будет, — бесцветно проговорила Элизабет, пока они торопливо обедали.
— Нас спасут, — уверенно сказала Алексис, хотя с каждым часом эта уверенность убывала, оставляя после себя чувство тянущей, безнадёжной тоски. — Обязательно спасут, слышишь?
