— Они не найдут нас, — так же равнодушно сказала Элизабет. Все слёзы, что у неё были, она выплакала вчера, а после того, как увидела останки беглянки, совсем пала духом. — Посмотрите — впереди скалы. Там след взять будет невозможно. Мы обречены. — Её губы скривились, но глаза оставались сухими.
Алексис не хотела отчаиваться. Хотела думать о хорошем, о том, что вот-вот из-за деревьев покажутся солдаты, и капрал Лоуренс вскинет винтовку и снесёт пол лица ближайшему от неё дикарю. Но лес был тих, только трещали сороки.
Снова в пути. Теперь они поднимались по каменистой тропе, оставляя за спиной густой лес. Вечерело, в Колорадо-Спрингс уже было темно, но здесь, не скрытое горой, солнце окрашивало в багряно-розовый скалистые склоны и пучки жухлой травы. Индеец, что вёз её, то и дело ненароком касался её плеч, норовя прижать к себе, и Алексис всякий раз вздрагивала, чувствуя его прикосновения. Всю дорогу он молчал, но чужое дыхание обжигало затылок, вызывая дрожь омерзения. Она смотрела на его руки, спокойно державшие поводья, на длинные узловатые пальцы, на разноцветные бусы, перехватывающие правое запястье. Поначалу в ней поднималось желание сопротивляться. Кричать, брыкаться, впиться зубами в эту кожу, которая вовсе не была красной… Но инстинкт самосохранения всё же пересиливал, заставляя смириться и ждать, что будет дальше.
В этой тишине, перемежаемой лишь стуком копыт да тихими всхлипами за спиной, страх снова притупился, и Алексис принялась с интересом оглядываться, а посмотреть было на что. Она не заметила, как они успели подняться достаточно высоко, и теперь лес лежал внизу тёмным пятном. Впереди скалы расходились, небольшие корявые деревца цеплялись за камни в попытке не упасть. Вскоре слух различил едва уловимый шум, становившийся сильнее с каждым шагом и, обогнув очередной поворот, открыл взору водопад, разлетающийся на десятки ярдов звенящим холодным маревом. В последний раз мигнув, солнце село, и в наступающих сумерках они наконец достигли места стоянки.
Широкий уступ с лёгкостью вместил всех, даже для лошадей нашлась жёсткая серо-жёлтая трава, которой они теперь с удовольствием хрустели. Женщины снова сбились в кучу, пытаясь согреться, мечтая лишь о том, чтобы уснуть. Спокойный, ровный день хоть и держал в напряжении, всё же не дал новых поводов для страхов и тревог, и даже мясо с водой были восприняты с радостью.
Алексис устало жевала свой кусок, не стараясь вступать в тихие разговоры, не думая о том, как бы сбежать — идти в горах, ночью, было некуда. Её охватило безразличное оцепенение. Она так устала, что хотела просто лечь и закрыть глаза, давая отдых напряженному, натруженному телу. Глаза слипались, спину ломило, от голода сводило живот. Волосы растрепались, но желания собирать их в пучок не было, да и шпильки растерялись от вчерашней скачки из города. Рубашка из белоснежной превратилась в серую, с тёмными пятнами под мышками; несколько пуговок у горла оторвались, и грудь неприятно холодил свежий горный ветер.
Она не заметила, как закрыла глаза, и поняла, что уснула сидя, только когда на плечо легла горячая тяжелая ладонь, требовательно сжимая и дёргая наверх. С трудом разлепив веки, Алексис подняла глаза, холодея от неясного предчувствия — над ней стоял тот же дикарь, с которым она ехала весь день. Алексис оглянулась: кто-то из пленниц спал, кто-то старательно отводил глаза, прячась под спутанными волосами. Снова потянув за руку, индеец шикнул, зло сверкнув глазами, вынуждая подчиниться и подняться, следуя за ним.
Они обошли лагерь и, услышав вслед понятные на любом языке выкрики, Алексис поняла, что не может сделать и шага. Ноги одеревенели — он вёл её, куда?.. В горле пересохло, страх стягивал грудь, мешая вздохнуть, сердце колотилось в горле, грозясь вот-вот выскочить.
— Я не пойду! — срывающимся голосом прошептала Алексис, останавливаясь посреди узкой тропинки. Шум воды стал ближе, сырой промозглый воздух высасывал последние крохи тепла, но она почти не чувствовала холода.
Индеец нахмурился, зашипел что-то, потом, будто опомнившись, проговорил:
— Иди!
Жесткая ладонь стиснула запястье, впиваясь в кожу, и паника затопила разум, пробуждая знакомый инстинкт выживания. Алексис взвизгнула и дёрнулась назад, когда крепкая рука прижала к груди, заставляя замолчать, прижимая к себе. Алексис почувствовала, что задыхается, в ноздри ударил крепкий запах пота, сухой глины и чего-то ещё, похожего на запах, которым еноты украшают её дом по кругу. Больно схватив за подбородок, индеец заставил посмотреть на себя, тряхнул, зло прошептав:
— Молчи! Смерть!
Зубы Алексис дробно клацнули, когда она поспешно кивнула и послушно дала потянуть себя дальше по тропинке, к небольшой площадке, с одной стороны спускавшейся вниз травянистым склоном, с другой — поднимавшейся отвесной скалой. Индеец вдруг резко остановился, и Алексис едва не столкнулась с ним, успев замереть в паре дюймов от раскрашенной груди. Несколько секунд растянулись в вечность, пока она стояла, боясь пошевелиться, и вдруг чужие руки обхватили, прижимая к себе, стискивая рубашку на спине, перемещаясь ниже, к бёдрам, обхватывая ягодицы. Секундное оцепенение прошло, и Алексис забилась в кольце его рук, пытаясь оттолкнуть, остановить чужие руки. Чужое дыхание, горячее, прерывистое, опалило шею, но, вопреки всему, не согрело, напротив, вызвало толпу обжигающе ледяных мурашек.
Раздражённо хмыкнув, мужчина толкнул её к стене, резко, больно, выбивая дух, задирая юбку к коленям, не обращая внимания на сопротивление.
— Пожалуйста… не надо!.. — только и смогла выдавить Алексис, прежде чем рот накрыла ладонь.
* * *
— Это чёртово облако всё-таки нас догнало! — раздражённо проворчал Фрэнк и демонстративно поёжился.
Вторые сутки они преследовали индейцев, но поиски были тщетны. След, поначалу чёткий и ясный, в горах вдруг исчез, и приходилось полагаться на умение следопытов из трапперов, но и те уныло качали головами, подтверждая то, что все знали и так: не белые были здесь хозяевами. И не им тягаться с индейцами на их территории. Но мыслей бросить поиски не возникало ни у кого. Мужья, отцы, разгневанные наглым набегом жители и солдаты — мужчины упорно продвигались вперёд, поддерживая друг друга и с надеждой глядя в завтрашний день. Они оставили город, охваченный скорбью и смятением, под охраной прибывших из форта солдат и тех, кто считал погоню пустой затеей.
Колум рвался ехать с отрядом, но вынужден был остаться — слишком многие нуждались в утешении и молитве. Зато Киллиан не раздумывал ни секунды: ещё до решения преследовать индейцев он был готов выехать из города. И вот сейчас, вглядываясь в нагромождение скал и сплетение горных троп перед собой, он пытался отбросить все личные привязанности, думая лишь о цели — найти индейцев. Старался не думать о том, что там, с дикарями, Алексис. Что с ней может произойти то, что случилось с двумя несчастными, тела которых они встретили по дороге и которых безутешные родные повезли домой. Точнее, то, что от них осталось…
Он не думал об Алексис, ведь одна мысль на самом краю сознания, что она там, лишала разума. Паника остро колола в затылок, а внутренности сжимались в болезненный клубок. С каждым шагом Киллиан взращивал уверенность, что они успеют. Представлял, как убьёт тех, кто покусился на неё, на маленькую южанку, которая создана для самого лучшего и, несмотря на перенесённые во время войны лишения, совсем не подготовлена к столкновению с реальной жизнью на Западе. Здесь не кланяются, перед тем, как выстрелить; не достают медленно и красиво саблю из ножен, чтобы снести голову; не осыпают изысканными оскорблениями обидчика. Здесь убивают. Быстро и безжалостно.
