— Дал покурить и посадил дышать паром, — глухо ответил Киллиан после небольшой паузы. Разговор давался тяжело. Бороться с туманом в голове становилось всё сложнее, а желание обернуться и сжать Алексис в своих объятиях стало почти болезненным.
— Это был какой-то дурман? — ахнула Алексис, с несвойственной ей силой развернув его за плечо. Глаза Киллиана казались огромными и чёрными из-за расширенных, занявших почти всю радужку зрачков. С приоткрытых губ слетало тяжёлое, горячечное дыхание, и Алексис осторожно приложила руку ко лбу, но признаков жара не обнаружила. Наоборот — лоб был сухой и прохладный, и в целом Киллиан выглядел здоровым, только глаза лихорадочно блестели.
— Спите, Алексис, — снова прохрипел Киллиан, с отчаянием понимая, что вот-вот поддастся обжигающему внутренности желанию. Набросится на неё, как дикий зверь, не обращая внимания на мольбы остановиться. Её волосы, густой волной рассыпавшиеся по плечам, отражая пламя костра, упали на его грудь, и он, не думая, медленно поднял руку, пропуская их меж пальцев прежде чем убрать. Алексис замерла, напряжённо наблюдая, чувствуя, как разгоняет свой ход сердце, начиная биться под горлом. Время замедлилось, всё звуки, кроме казавшегося слишком громким дыхания, исчезли.
И вдруг рука Киллиана взметнулась вверх, к затылку, притягивая к себе, впиваясь в губы жадным, болезненным поцелуем. Алексис сдавленно охнула, застыла на миг, и тут же подалась к нему всем телом. Тяжёлое меховое покрывало полетело в сторону, путаясь в ногах, сковав на время движения. Киллиан неуловимым движением перевернул её на спину, и тут же снова вернулся к губам, пока руки лихорадочно задирали платье, всё выше и выше к бёдрам. Алексис помогла ему стянуть через голову рубашку, отбрасывая куда-то на пол, и сама привстала, избавляясь от платья.
Никакого смущения, страха не было. Словно в этом осколке первобытного мира стирались все условности. Алексис прижималась к нему, шумно дыша, хватая широко раскрытым ртом сухой воздух, пока его губы изучали шею, ключицы, грудь, обжигая короткими поцелуями. Внизу живота всё скрутилось в огромный, пульсирующий клубок, заставляя выгибаться, бесстыдно прижимаясь бёдрами.
Киллиан снова целовал её, тяжело прерывисто выдыхая, пока Алексис стягивала с него штаны, впиваясь ногтями в ягодицы, притягивая к себе. Он оторвался от неё, срывая последнюю, мешавшую деталь одежды, и тут же опустился между её ног. Рука осторожно опустилась на лобок, к мягким волосам, пальцы скользнули дальше, погружаясь внутрь. Первое движение заставило Алексис сладко выдохнуть, подаваясь вперёд. Она развела ноги шире, ловя взгляд Киллиана, не отводя от него глаз, когда он медленно вошёл в неё. Алексис рвано всхлипнула, прижав его к себе, чувствуя на крошечный миг, что они стали одним целым. А после мыслей не стало. Движения Киллиана, ритмичные, резкие, скольжение губ по плечам, губам, скулам — непрерывно, лихорадочно. И сладкое чувство лёгкости, с каждой секундой нарастающее, требующее большего.
Алексис стонала, сначала тихо, еле слышно, но постепенно голос креп, становился громче, и Киллиан, накрыв ей рот ладонью, жарко шептал:
— Тише… тише… тише… — каждое слово сопровождая движением внутрь, в неё.
Но Алексис словно потеряла рассудок, забыв о том, где они находятся, кто она и кто он, стремясь сейчас только к одному — отпустить, развязать наконец тот клубок, что зрел внутри, и оторваться от кровати, взлетая к потолку. Она закрыла глаза, запрокидывая голову, и замерла, мелко задрожав. Киллиан остановился, позволяя ей сполна насладиться, а после вновь начал двигаться, резко, быстро, подходя к завершению.
В хогане снова стало тихо, только чуть потрескивали дрова в очаге. Громкие крики и танцы за стенами сменились тихим пением, печальным и пронзительно красивым. Алексис лениво думала, что хотела бы узнать, о чём эта песня. Казалось, о звёздах и бескрайнем небе над головой, о шумных, прохладных ручьях и густом зелёном лесе… Мысли ворочались вяло, нехотя, истома разлилась по телу, и Алексис, уютно примостившись под рукой Киллиана, прикрыла глаза буквально на секунду, но даже не заметила, как провалилась в сон.
Киллиан накрыл её ладонь, лежащую у него на груди, своей, и поднял глаза к потолку, с удивлением заметив, что улыбается. Так хорошо, спокойно, уютно ему было не счесть сколько времени назад. В голове ещё шумело, слабо, еле заметно, и, накинув на них покрывало, лежавшее на полу, Киллиан заснул.
Алексис выныривала из сна медленно, нехотя. Моргнув, она прислушалась — кажется, была глухая ночь. Всё вокруг затихло, ни одного шороха не раздавалось снаружи. Выбравшись из-под одеяла, она поёжилась, накидывая платье, и, бросив взгляд на крепко спящего Киллиана, вышла наружу.
Над головой раскинулось огромное, необъятное небо. Костры прогорели, и в воздухе пахло сгоревшими листьями и пряной, прелой осенью. Сбегав по нужде, Алексис вернулась, с радостью ныряя под тёплое одеяло, стараясь не касаться Киллиана замёрзшими ногами и руками. Привстав на локте, она принялась разглядывать его лицо, освещённое слабо тлеющими углями. Хотелось убрать с его лица всю щетину и посмотреть на него, того, с фотокарточки. На острые скулы и губы, не скрытые усами и бородой. Алексис слабо улыбнулась и очертила пальцем их контур, не касаясь кожи.
Но Киллиан словно почувствовал: открыл глаза и, приподняв голову, поймал её палец, слегка прикусив и тут же целуя. Его взгляд, гипнотический, прозрачно-голубой, притягивал к себе, манил погрузиться в него с головой и утонуть. Что Алексис и сделала, склоняясь к Киллиану и нежно целуя. Торопливость, поспешность, страсть — сейчас всё ушло, отступило на второй план, осталось только желание узнать друг друга, изучить. Гладить шрамы: старые, новые. Нежно обводить их кончиками пальцев, повторяя их путь губами. Алексис таяла, каждой клеточкой снова чувствуя себя женщиной — любимой, желанной. Живой. Руки Киллиана, шершавые, горячие, ласково гладили её спину, проводя по позвоночнику вверх и вниз, рисовали сложный узор, поднимаясь к волосам. Он привлёк её к себе, неторопливо целуя, чувствуя, как просыпается желание.
Им снова было жарко. Тела сплетались в одно, устремляясь навстречу друг другу, ловя чужие губы, обвивая ногами. Дышали друг другом и не могли надышаться. Прерывались, чтобы просто смотреть в глаза и целовать, нежно, невесомо. И снова погружались в тягучую, сладкую бездну, из которой так приятно выныривать вдвоём.
Рассвет приближался, и где-то запел петух, самый первый, оповещая о зарождении нового дня. Алексис потянулась, закинув руки за голову, выгибаясь всем телом, и заворочалась, устраиваясь удобнее в кольце рук. Киллиан притянул её к себе, зарываясь носом в волосы, и, уже проваливаясь в сон, еле слышно пробормотал:
— Tá mo chroíistighionat, merenn.*
Ледяная волна окатила Алексис, мигом сдёрнув блаженную негу, прогнав сон. Киллиан уснул, так и не выпуская её из объятий, а в голове всё ещё звучало «Мэренн, Мэренн, Мэренн»… Не с ней он был сейчас, не её любил. Ему казалось, что рядом — жена, оттуда и нежность в глазах, и ласки, что предназначались не ей. Алексис стало горько. Прикусив губу, чтобы не зарыдать, она сжалась в комок, кляня себя за малодушие, из-за которого не может найти в себе силы и отодвинуться, вынырнуть из его рук. Она вдруг почувствовала себя невероятно усталой и одинокой. Хотелось как можно скорее попасть домой, свернуться в клубочек на своей кровати и нареветься всласть.
