Август обжигал, забивался песком в лёгкие, стекал потом по спинам, облеплял лицо назойливыми мухами. Они ехали уже третьи сутки, но до сих пор не попалось ни одного чёртового городишки — либо тот мексиканец их обманул, либо они заблудились. Раздражённо смахнув с шеи очередное крылатое насекомое, Колум попытался сплюнуть, но во рту пересохло и хрустело на зубах песком.
— Напомни мне, за каким дьяволом мы едем в Калифорнию? — устало спросил Киллиан, больше для того, чтобы хоть что-то сказать, потому что ехать в тишине, под сухой стук копыт и неумолчное жужжание надоело.
— Потому что там есть золото, а значит, возможность быстро заработать. — Колум тронул пятками лошадь, завидев впереди темнеющий пролесок. — А ещё там много людей, легко затеряться.
Именно желание скрыться было главной причиной, заставившей двух героев войны уйти из армии, едва была подписана капитуляция. Бои уже завершились, когда братья встретили слишком знакомые лица. Их полк тогда стоял в Пенсильвании, и целыми днями солдаты и офицеры наслаждались гостеприимством горожан, опустошая их запасы вина, виски и эля, и отдавали должное приветливости северянок, любезничая с дамами и задирая юбки шлюхам. Как раз в один из таких вечеров в салуне «Старина Джорджи» до братьев МакРайан добралось их тёмное прошлое в лице рыжеволосого рябого парня с безжизненным, застывшим взглядом.
— Я думал, вы сдохли, — ощерился он, упал на стул напротив и, не спросив разрешения, налил себе виски. — Лучше бы так и было.
— Ты здесь один? — быстро спросил Киллиан, пока Колум внимательно осматривал зал. Рыжий сплюнул, промахнувшись мимо плевательницы, качнулся на стуле и вдруг резко склонился вперёд, хватая Колума за ворот кителя так быстро, что тот не успел и опомниться.
— Не надейся, что сможете завалить меня в подворотне, как Старину Джила, — прошипел он, бросая предостерегающий взгляд на Киллиана, который тут же медленно положил револьвер на стол, но руку с рукояти не убрал. — Хочу, чтобы вы знали — папаша Билл ничего не забыл. А ещё: он вас не отпускал, вы слышите? Из банды папаши Билла уходят только вперёд ногами.
— Пятнадцать лет прошло, Барни. — Колум оттолкнул рыжего и спокойно сложил руки на груди. — Не думаю, что папаша, кстати, сомневаюсь, что он ещё жив, вообще помнит, кто мы такие.
— Папаша, может, и не помнит, — покладисто сказал Барни, вновь потянувшись к бутылке, будто этой вспышки не было вовсе. На этот раз он наполнил все три стакана и поднял свой, отсалютовав в воздухе. — Зато мы помним. Вы должны были заплатить выкуп за выход из банды. «Кролики» лишились двух бойцов. И это — накануне разборок с Мясником. Вы знали об этом, и бежали, как крысы! — Стакан с громким стуком опустился на стол.
Сидевшие рядом солдаты обернулись, один из них обратился к Киллиану:
— Нужна помощь, старший сержант? — Но тот слабо качнул головой, дав понять, что они сами разберутся.
— Вы неплохо здесь пристроились, — понятливо осклабился Барни. — Но я пришёл напомнить, а не наказывать. Как только дикси подпишут капитуляцию, «Мёртвые кролики» будут ждать вас с отступными. У вас месяц, или следующим авансом станет голова одного из вас.
Он допил виски, поднялся и, кивнув, ушёл, оставив братьев встревожено переглядываться. Решение уйти тогда из банды принадлежало Киллиану, но Колум слишком устал жить в постоянном напряжении, ожидая, что ещё придёт в голову папаше Биллу, какую новую забаву он придумает, чтобы держать Пять улиц в повиновении. Устал устраивать показательные пожары, погромы, разбивать лица и перерезать глотки. Поэтому в день, когда Киллиан и Мэренн покинули Нью-Йорк, Колум шёл следом. За спиной они оставили не только банды, но и пару трупов — заметив их с чемоданами, парни из банды хотели поднять шум. Пришлось подарить им вечную жизнь.
Свадьба Киллиана, смерть его семьи, армия, война — за всем этим прошлое померкло и выцвело, но, как оказалось, не забыло про братьев. И вот теперь надо было решать: пытаться дать отпор, или бежать. Чем-чем, а безумием МакРайаны никогда не страдали, поэтому, пока на договоре о капитуляции ещё не просохли чернила, они уже собирались, едва дождавшись, чтобы рапорты об увольнении были подписаны.
Огайо, Индиана, Иллинойс, Миссури — штаты и территории оставались за спиной, прокладывая между братьями и бандой сотни миль. И вот теперь они плелись по Канзасу, проклиная жару и мух и надеясь найти приличное место для стоянки. Колум развернул было коня к деревьям, когда заметил что-то впереди. Пока слабо различимое, но смутно похожее на караван.
— Объедем, — решил Киллиан, и Колум кивнул, пришпоривая коня. Но чем дольше они ехали, тем подозрительнее становился далёкий караван. Солнце ещё было достаточно высоко, но ни один фургон не двигался, а в небе уже начинали кружить стервятники и вороны. Переглянувшись, братья пустили коней в галоп, поднимая клубы пыли. Когда до каравана оставалось не больше двадцати ярдов, поднялся ветер, ударяя в ноздри удушливым сладким запахом гнили. При ближайшем рассмотрении многие фургоны оказались буквально утыканы стрелами — они пытались встать в круг, но не успели. Тела защитников — шестерых мужчин — нашлись здесь же, под колёсами и на земле. Внутри оказалось трое пожилых женщин и пятеро детей — остальных, видно, увезли нападавшие. Киллиан сжал губы, осматривая побоище, а Колум медленно обходил фургоны, надеясь найти что-то полезное, что может пригодиться в пути: щепетильность в дороге — дело лишнее и ненужное.
— Давай сложим их в один фургон и подожжём, — предложил Киллиан, и Колум, как раз закончивший вытряхивать один из сундуков, бросил быстрый взгляд исподлобья и быстро кивнул:
— Подожди, сейчас закончу, вдвоём быстро управимся.
Киллиан кивнул, но всё же склонился над ребёнком, осторожно поднимая его на руки и относя к ближайшему фургону. Колум проводил его взглядом и покачал головой, но прерываться не стал. Оставалось осмотреть ещё два, и во втором обнаружился вполне себе живой священник, сидевший у стенки. Точнее, живым ему оставалось быть совсем недолго: в спине торчало две стрелы, прошившие насквозь обшивку фургона и вышедшие наружу кровавыми цветами. Он ещё слабо дышал, с тихим посвистом, но с каждым вдохом всё тише и глуше.
— Святой отец? — тихо позвал Колум, и тот дрогнул, поднимая на него глаза. Священник оказался молодым ещё человеком едва ли за тридцать. Он открыл рот, пытаясь что-то сказать, но получилось лишь прохрипеть:
— Пить.
Колум рванул фляжку с пояса, протягивая и поддерживая за подбородок, пока священник не кивнул, закашлявшись.
— Кто-нибудь… выжил? — прошептал он с надеждой. Колум отрицательно покачал головой, не в силах солгать умирающему. Горестно вздохнув, священник кивнул, словно соглашаясь с тем, что знал и так, и прошептал: — Возьмите… письмо… люди ждут…
— Какое письмо? — нахмурился Колум, но священник уже уронил голову на грудь, испустив последний вздох. — Эй, преподобный, какое письмо?
Колум огляделся: фургон явно принадлежал умершему. В одном большом сундуке оказались несколько повседневных и одна парадная сутаны, Библия и всё необходимое для совершения обрядов. Руки сами скользнули к распятию, бережно его огладив — всё детство прошло у Колума и Киллиана в церкви. В будние дни они выкраивали час-два, забегая к отцу Ангусу, который учил их читать и писать. А если погода была промозглой, можно было погреться у камина, наблюдая, как он готовится к утренним причастиям, или собирается в дорогу, чтобы отпеть усопшего или же отпустить грехи умирающему.
