В другом сундуке, гораздо меньше первого, оказалось несколько книг, фотографическая карточка женщины с грустными красивыми глазами и письма, вероятно, от неё же. Но одно лежало сверху, и адрес на конверте стоял иной: Колорадо-Спрингс, Колорадо. Колум и сам потом не мог объяснить, что заставило его открыть конверт, в котором говорилось о том, что жители Колорадо-Спрингс с радостью готовы принять отца Малколма в своём городе, если его не беспокоит тот факт, что часть жителей является протестантами. Ниже говорилось о новой церкви, что ждёт своего священника, и о доме.
— Ты где там? — недовольно крикнул Киллиан. Колум поспешно убрал письмо в конверт, спрятал его за пазуху и поспешил на улицу. Солнце уже окрасило землю в красно-оранжевый, а дети и женщины исчезли. Колум виновато вздохнул и принялся помогать таскать мужчин, складывая их друг на друга.
— Там ещё священник, — прохрипел Колум, когда они бросили в фургон последнее тело. Киллиан вздохнул и кивнул.
Огонь вспыхнул быстро: облитый керосином фургон запылал, разгоняя сгущавшиеся сумерки. Братья сидели на облучке одной из повозок и задумчиво курили.
— А знаешь, тот священник ехал в один захолустный городок, — протянул Колум, затягиваясь. — С письмом от жителей, с вещами, с книгами…
— Звучит так, будто ты что-то задумал, — устало фыркнул Киллиан, повернувшись к нему. Огонь плясал в его зрачках, наделяя потусторонним светом. — Надо бы ужин разогреть, но рядом с этим пожарищем кусок в горло не полезет. И вонь…
— Прогорит — уедем, — сказал Колум. — А пока соберём всё, что жаль оставить, в фургон священника.
— Дался тебе этот преподобный. — Киллиан покосился на брата. Тот уже полез в карман и достал письмо, молча протянул и, пока Киллиан читал, Колум курил и ждал его реакции.
— И что ты предлагаешь? К чему это? — всё ещё не понимая, Киллиан вернул письмо.
— Там ждут священника. Кто станет искать священника да ещё и в таком захолустье?
— И кому из нас ты предлагаешь им стать? — скептично прищурился Киллиан.
— О тебе речи не идёт, не волнуйся, — хмыкнул Колум, поняв, что особо спорить брат не собирается. — Возьмём его фургон, начнём новую жизнь.
— И тебя не беспокоит, что придётся выслушивать чужие исповеди, женить и отпевать?
— Когда-то пора начинать новую жизнь. Так почему бы не начать её с того, чтобы приносить пользу людям?
— Просто всё у тебя, — усмехнулся Киллиан. — Пусть мне плевать на церковь, но людям-то не плевать. А если они узнают, что тогда? Узнают, что доверяли свои тайны не тому человеку? Что не женаты перед лицом Бога?
— Церковные книги может заполнять не только священник, — пожал плечами Колум. — А это — главное при заключении брака. Что касается исповедей и чужих секретов… Я не собираюсь ими пользоваться, если ты об этом.
— Ты уже всё решил, — вздохнул Киллиан. — И отговаривать нет смысла. Но я всё-таки прошу запомнить, что я против этой затеи.
Спустя час, оставляя за спиной прогорающий костёр, по дороге уже ехал фургон, и верховые лошади возмущённо фыркали, недовольные тем, что их запрягли в оглобли. Отец МакРайан и его брат отправлялись навстречу новой жизни.
* * *
Солнце давно село, и бутылка на столе отразила лунный луч, заглянувший в окно. Но перед глазами Колума всё ещё пылал фургон, ветер доносил запах горелого мяса, а карман жгло письмо. Тогда решение казалось единственно верным, возможно, оно спасло им жизнь. Но Колум не переставал ждать, что прошлое вновь вернётся и грубо заявит о себе. Что будет с ними тогда? На дорогах участились грабежи, после разгрома в Нью-Йорке остатки банд рассеялись по стране, сколотили новые и теперь время от времени на телеграфе, в салунах и офисах шерифов мелькали знакомые лица с яркой надписью «Разыскивается». Оставалось надеяться, что маршалы переловят их раньше, чем они нападут на след братьев МакРайан.
Два года это было единственной заботой Колума — Киллиан, кажется, если и не забыл, то ожидал их появления с обречённой усталостью. Хотя смог бы он сказать теперь, что ему всё равно, убьют его бывшие подручные папаши Билла или нет? Миссис Коули изменила не только свою судьбу, приехав в Колорадо-Спрингс, и раздражение Киллиана, его попытки откреститься от чувств к ней были ясны и понятны. До того момента, пока сам Колум не попал в пленительные сети зелёных глаз. Любовь делает слабым — он говорил это всегда, но теперь понимал, что силы это чувство даёт не меньше. Потому что желание защитить её от всех бед было необъятным. Колум вздохнул. Приподнял бутылку, покачал на свету и тяжело встал, опираясь на стол.
В доме было холодно, пришлось повозиться с камином, зажечь лампу и решить: продолжить напиваться, жалея себя, или согреть кофе и ложиться спать. Колум не привык быть слабым. Предаваться пустым сожалениям тоже не умел, но сегодня хотелось позволить себе немного слабости. Потому что впервые в жизни он понял, что тоже хотел бы иметь семью. Спокойную жизнь, свой дом и детей. То, от чего всегда бежал и над чем втайне посмеивался, глядя на брата, с восторгом рассказывающего про своих детей.
Над раной шутит тот, кто не был ранен*, — пробормотал он, усмехнувшись. Да, Колум МакРайан, дело принимало скверный оборот.
* * *
Алексис ждала Киллиана, нервно расхаживая по дому. А вдруг не придёт? Сколько девушек смотрело сегодня на него с явным предложением в глазах, готовых выпрыгнуть из корсета? Стоило вспомнить об этом, как злость вновь обожгла, застилая глаза. Алексис не была ревнивой. Точнее, никогда не могла подумать, что это чувство её коснётся. Балы, приёмы, танцы — её Джон всегда был окружён вниманием, но Алексис была уверена в нём и его чувствах, даже мысли не возникало, что он может заинтересоваться другой. Киллиан же оставался загадкой. Любит ли он её? Что, кроме страсти, таится за этими льдистыми глазами? Он столько лет жил один, привык проводить всё свободное время в салуне, в окружении доступных женщин. А что, если прямо сейчас он поехал к Фрэнку и в компании разбитных девиц рассказывает, как спасал учительницу?
Бросив взгляд на часы, лежавшие на каминной полке, Алексис вздохнула — уже перевалило за восемь, и если он не приедет в течение часа, пусть не появляется вообще! Она посмотрела на стол, накрытый на двоих, и вдруг, повинуясь внезапному порыву, принялась убирать приборы. Подбежала к одному из сундуков, распахнула крышку и зарылась в пахнущие жасмином вещи, доставая расшитую бледно-жёлтыми магнолиями скатерть. Следом появились фарфоровые тарелки и серебряные приборы — прихоть, которую она позволила себе, оставив единственный сервиз из всех, что были вывезены из дома. Два парных витых подсвечника украсили стол, свечи заиграли в хрустале — из всего набора у неё осталось лишь три бокала, но их как раз было достаточно. Прикусив губу, Алексис раздраженно убрала хрусталь — пить из него всё равно было нечего. Далее в сундук вернулись фарфор и подсвечники, а за ними и скатерть. Вновь поставив лампу и простые тарелки, купленные у Дженкинса, Алексис села на стул и вздохнула.
