— Маленькая скво? — Вождь остановился у повозки, разглядывая Алексис. — Выглядишь ты сегодня хорошо.
— Благодаря вам и Белой Сойке, — улыбнулась она. — А где она? Я хотела бы ещё раз её за всё поблагодарить.
— Скоро подойдёт. — Золотой Ястреб хитро улыбнулся. — А как твой мужчина? Победил своих демонов? Смог забыть о прошлом?
— Да, — тихо ответила она, и Колум, в этот момент снимавший корзину с повозки, замер. Забыл, как дышать, глядя на покрасневшую Алексис.
— Хорошо. — Вождь кивнул. — Значит, всё не зря. Это хорошо.
Благодарности, разговоры, подарки — день прошёл для Колума как в тумане. Он что-то говорил, отвечал, но грудь словно сжало в крепких тисках: ни вздохнуть, ни выдохнуть. И бессильная злость на самого себя разливалась в груди, грозя затопить всё вокруг. Они собирались обратно, когда до заката оставалась лишь пара часов. Алексис тепло прощалась с Белой Сойкой, обещая обязательно приехать в следующий раз.
— На этот раз не забудь своего мужчину. Мне ещё есть, что ему сказать. — Золотой Ястреб подошёл к повозке, положил широкие ладони на её плечи. — Да пребудут с тобой Духи.
— Спасибо вам за всё, — прошептала Алексис искренне. Потом протянула руку Колуму, чтобы тот помог сесть в повозку. К её удивлению, он сжал её ладонь так сильно, что стало больно. Прощался с индейцами он, впрочем, радушно, и пообещал заехать в ближайшее время.
Щёлкнули поводья, и дорога побежала вперёд, оставляя горы за спиной. Некоторое время ехали в тишине. Алексис вспоминала разговор с Белой Сойкой, а Колум тщетно пытался не думать, что сам виноват в том, что брат и Алексис стали так близки. Что, из-за желания скрыться, надел на себя сутану, которая никогда в обычной жизни не стала бы его выбором. Что теперь уже точно потерял Алексис, и даже если раскроет свою тайну, никогда не сможет быть с ней. Потому что она сделала свой выбор, даже при условии, что выбирать было не из чего. И за то, что не смог даже побороться за её внимание, Колума захлёстывала ярость. На себя. На жизнь. На упущенные возможности. Тоска скребла по душе с такой силой, что хотелось разорвать рубашку на груди, а за ней и кожу, только бы выпустить её наружу.
— Вам нехорошо? — спросила Алексис спустя полчаса, с тревогой разглядывая бледное лицо, залитое закатным солнцем. Колум вздрогнул, выныривая из мутных, тяжелых мыслей. Покачал головой, попытался улыбнуться. Но ревность ядом растеклась по груди, вырвалась раньше, чем он успел подумать:
— Вы провели с ним ночь, правда? С Киллианом? Здесь, в резервации. И потом. Наверняка.
— Это не ваше дело, — холодно ответила Алексис.
— А как же исповедь? — усмехнулся он зло. — Не хотите облегчить душу?
— Я ни в чём не виновата перед Богом, — сухо отозвалась она. Перемена, произошедшая с Колумом так резко, пугала.
— Вы виноваты только в том, что так отчаянно прекрасны, — горько бросил он, и больше не произнёс ни слова до её дома. Попрощался только, проводил взглядом, пока она не скрылась за дверью. И хлестнул лошадь, надеясь уехать отсюда как можно скорее. Чтобы не бежать за ней, не просить прощения за неоправданную резкость. Чтобы просто побыть рядом ещё хотя бы несколько минут.
========= Глава 26 ==========
Киллиан задерживался, и утро Дня Благодарения Алексис встречала после бессонной ночи и крайне встревоженная. Что могло случиться, почему ни его, ни кого-то из каравана до сих пор не было? Она не находила себе места, и раньше давно бы поехала к отцу Колуму, чтобы поделиться страхами и поддержать друг друга. Но после того разговора по пути домой такого желания не возникало. Отец МакРайан показал себя со стороны, которую Алексис никогда в нём не рассматривала. Он ревновал, что было дико само по себе. Но ещё он ревновал её к Киллиану! И это вообще отказывалось укладываться в голове. Алексис не могла поверить, что Колум испытывает к ней какие-то чувства, поэтому вывод напрашивался неутешительный — брат Киллиана отчего-то не хотел видеть её в качестве невестки. И это очень расстраивало.
А тут ещё и самого Киллиана до сих пор не было — ночь у Алексис выдалась не самая приятная. Утром она с трудом заставила себя съесть кусок пирога и выпить кофе, а потом собралась и поехала в город, чтобы помочь с подготовкой к празднику. Но проникнуться предпраздничным настроем не получалось.
— Что-то случилось? — озабоченно спросила Эмма, когда Алексис в третий раз спросила, что укладывать в корзину, которую собирались отнести в салун.
— Плохо спала, — бледно улыбнулась Алексис, с трудом сдерживая слёзы. Тревога росла, ширилась, занимая все мысли. Почему он всё ещё не вернулся? А если на караван напали индейцы? А если он лежит уже где-то у обочины, истекая кровью? — Не слишком ли будет невежливо, если я поеду домой?
— Ну, что ты, — улыбнулась Эмма, сжав её ледяные ладони. — С этим праздником мы все на нервах. Поезжай, конечно, поспи. Потом будем танцевать всю ночь!
Алексис кивнула и пошла к повозке. Сначала медленно, потом быстрее, почти побежала, чувствуя, что ещё немного — и разрыдается прямо здесь, посреди дороги, не обращая внимания на прохожих. И только выехав за город, дала волю слезам. Остановила повозку и зарыдала горько, прижимая ладони ко рту. Если с Киллианом что-то случится — она не переживёт. Больше не переживёт терять своё счастье. С таким трудом вновь добытое.
К дому Алексис подъехала, немного успокоившись. Может, ничего страшного не случилось, просто задержался. Мало ли, какие дела были в Солт-Лейк-Сити? К чему волноваться на пустом месте? Неужели теперь всегда так будет — страх потери, отчаяние, стоит ему задержаться на несколько дней? Тяжело вздохнув, Алексис медленно поднялась по ступеням, прошла в дом, снимая капор, и остановилась, глядя на птицу, занявшую полстола. Моргнула, надеясь, что она исчезнет. Помотала головой. Подошла ближе, медленно, словно боялась, что индейка вдруг вскочит и побежит. На чёрных перьях лежала записка, написанная аккуратным почерком правильными печатными буквами.
«Увидимся на празднике. А это — мой подарок к Дню Благодарения. Смотри не съешь до вечера! Киллиан»
Облегчение было таким огромным, что ноги подкосились, и Алексис опустилась на лавку, прижимая записку к груди. Живой. Всё в порядке. И день сразу заиграл яркими красками, вернулись звуки и запахи, а ещё — желание быть самой красивой этим вечером. Для него одного. И к вечеру, когда повозка Каннингов загрохотала во дворе, Алексис плотнее запахнула шаль, надела плащ, который не смог полностью закрыть платье. Послала последний сияющий взгляд зеркалу и вышла под восторженные вздохи семьи.
Улица перед салуном была ярко освещена — лампы горели на каждом доме, не иначе, как каждый житель поделился. Перед входом собралась толпа, нарядно одетая, весёлая. Из распахнутых дверей доносились звуки пианино и банджо, а на импровизированном помосте для танцев, который собрали вчера, перегородив перекрёсток, уже плясали первые пары, задорно хлопая в ладоши и кружась. Столы в салуне были накрыты разноцветными скатертями из кафе Эммы, а на стойке в ряд выстроились бутылки вина и виски, и большая чаша с пуншем для дам.
