Нет, сила веры в другом. В том, что на все проклятущие заморочки жизни тебе не нужно мучительно искать свой собственный ответ, чаще всего неверный, и свое собственное решение, чаще всего неправильное. За тебя давно уже на все ответили святые отцы. И ответили правильно! Вот в чем штука! Если веришь, ты сам, твоя жизнь, твои поступки становятся частью этой всеобщей Правильности. Поэтому-то, наверное, и лица у верующих такие светлые и покойные. А зачем искажаться и тревожиться: ты же правильный!
Михаил Дмитриевич вдруг сообразил, что, собственно, никакого особенного превращения с Трубой не случилось. Просто раньше он верил в то, что за него надумали Ленин с Марксом, а теперь верит в то, что завещали Григорий Богослов с Иоанном Дамаскином. И вся недолга! И верит так же рьяно. Только прежде его безбожный напор осаживал горком партии, а теперь с его истовостью мучится церковное начальство. Одно время он затерзал всех сногсшибательной идеей. А именно: позаимствовать в одном заморском монастыре хранящуюся там мумифицированную десницу апостола Андрея, провезти ее по всей России от Смоленска до Сахалина и таким образом как бы вновь благословить пребывающее в смуте Отечество на исторический подвиг возрождения. Причем провезти, а вернее, промчать мощи по державе должна была колонна байкеров с флагами, хоругвями и иконами, укрепленными между изогнутыми мотоциклетными рулями, что гарантировало безусловное воцерковление отпадшей от корневого православия и соблазненной пепсиколовой бездуховностью молодежи. С этим проектом Труба прорвался чуть ли не к патриарху и даже якобы почувствовал некое благоволение к своему начинанию. Взволнованный» он прилетел на шпаклеваной-перешпаклеваной «шестерке» к Свирельникову, радостно сообщил, что Святейший его полностью одобрил, и попросил взаймы на подержанный мотоцикл. Денег Михаил Дмитриевич ему, конечно, дал, но вместо байкеровского миссионерского пробега под хоругвями отцу Вениамину посоветовали все силы бросить на скорейшее восстановление храма Сергия Радонежского.
«А вот папа римский наверняка бы поддержал!» – подумал почему-то Михаил Дмитриевич.
Отец Вениамин вернулся и спросил с порога:
– А с Тоней-то ты помирился?
– Нет.
– Надо мириться!
– Не получается.
– Тогда надо тебе жениться. Блуд ведь тоже – змея, сердце сосущая. А семья – малая церковь. С Тоней ты венчанный?
– Нет.
– Значит, считай, холостой! Найди себе хорошую девушку. Верующую. Я повенчаю. Только очень молодую не бери!
– Почему?
– Будешь больше о теле думать, чем о душе. Как дочь?
– Из института отчислили!
– Плохо.
– Да уж чего хорошего!
– Ты, Михаил Дмитриевич, помни: за малых сих мы перед Господом отвечаем! Она у тебя крещеная?
– Нет, кажется…
– Ну как же так! – расстроился батюшка. – От этого ведь все беды! Вот храм дострою, приводи – покрещу! Погоди, а сам-то ты крещеный?
– В младенчестве. Отец сначала в Елоховку понес, а там стали адрес и место работы спрашивать…
– Безбожная была власть, антихристова! – сокрушился отец Вениамин с таким видом, словно читал про эту власть в древних манускриптах.
– Ну, батя меня сунул в свой ЗИЛ и куда-то в Подмосковье отвез. Там уже ничего не спрашивали. Окрестили – и все…
– И крестик носишь?
– Носил. Цепочка порвалась… – честно признался он. – А новую купить забываю. Как белка…
Михаил Дмитриевич, правда, умолчал, что цепочку порвала ему Светка, забывшись в юной постельной мятежности. Теперь он даже и не помнил, куда сунул свой крестик, выбранный еще Тоней. Когда они в первый раз поехали отдыхать в Египет, ехидная супруга все время потешалась над новыми русскими, носившими на малиновых шеях золотые якорные цепи с огромными крестами, место которым не на человеческой груди, а на церковном куполе. Потом она повела мужа в ювелирную лавку и, к удивлению на редкость молчаливого араба с красивым, фаюмским лицом, привыкшего к русскому размаху, выбрала изящный маленький крестик со Спасителем и тонкую цепочку…
В бытовку с грохотом вбежал строитель и крикнул чуть не плача:
– Отец Вениамин, везут!
– Что везут?
– Оцинковку везут! Сто листов!
– Как везут? – воскликнул батюшка в водевильном отчаянье и замахал руками. – Я же на следующей неделе заказывал…
– На следующей неделе нельзя. С понедельника весь металл на двадцать процентов дорожает.
– Так у меня сегодня и денег нет – рассчитаться! – Отец Вениамин сказал это строителю, но посмотрел на Свирельникова. – Где ж я такие деньги достану?
Весь этот простодушный театр был Михаилу Дмитриевичу трогательно очевиден, и он спросил, с трудом сдерживая улыбку:
– А сколько нужно?
– Сорок пять тысяч! – вздохнул пастырь. – Четыреста пятьдесят рублей лист…
– Значит, полторы тысячи?
– В долларах полторы… – кивнул батюшка.
Михаил Дмитриевич достал бумажник и, отсчитывая купюры, впервые почему-то обратил внимание на то, что у сотенного Франклина лицо мошенника, работающего на доверии.
– Храни тебя Бог! – просиял отец Вениамин, спрятал деньги в карман рясы и благодарно перекрестил Свирельникова. – Отстроимся – и тебя повенчаю, и детишек твоих покрещу!
– К апрелю успеешь?
– Надо успеть!
– Есть у православных такое слово «надо»! – усмехнулся Свирельников, намекая на давние, «альдебаранские» времена.
Все-таки в глубине души он обиделся на то, что деньги у него не попросили, а выманили с помощью этого дурацкого представления. Отец Вениамин смутился, почувствовав укор благодетеля, и, опустив глаза, заговорил вдруг не нынешним своим ровно-ласковым, а прежним, отрывистым, атеистическим голосом:
– Не дают мне денег, Миша! Думают, себе прошу. На жизнь. А я если на жизнь и беру, то чуть-чуть. Чтобы жена не сердилась. Устал я канючить, Миша. Прости!
– Все нормально! – ответил Свирельников, приобнял пастыря и пошел вон из вагончика.
Солнце уже садилось, проталкивая между белыми башнями новостроек ослепительные густые лучи. Тополя стали совершенно синими, и только самые верхушки золотились, словно там распустились какие-то ярко-желтые цветы, вроде мимозы. Мусорные неровности почвы отбрасывали длинные космические тени.
Свирельников садился в машину, когда запыхавшийся батюшка, подхватив рясу и пачкая кроссовки в жиже, догнал его:
– Погоди, Михаил Дмитриевич! Погоди! Ты пока цепочку купишь, с этим вот походи! – И он надел ему на шею поверх пиджака тесемку со штампованным алюминиевым крестиком.
– Спасибо, отец Вениамин! – сквозь горловой спазм проговорил директор «Сантехуюта» и неожиданно для себя поцеловал Трубе руку, пахнущую олифой…
