Лефевр хотел было поблагодарить профессора за столь трогательную заботу, но в это время из той части зала, где осталась Алита, донесся шум, словно что-то упало на пол. Оставив профессора, Лефевр бросился на звук и увидел, что Алита лежит на паркете без сознания, беспомощно раскинув руки. Золотое блюдце валялось неподалеку, яблоко продолжало бегать по его краю, и картинка медленно растворялась, теряя контакт с Алитой — но Лефевр успел увидеть парочку, со всем пылом предававшуюся страсти, и узнал Никитоса.
Он опустился на пол рядом с Алитой и принялся массировать виски девушки. Подоспевший профессор тоже поспешил принять участие в реанимационных мероприятиях и, с видимым трудом склонившись к Алите, провел возле ее носа тонким белым платком, смоченным гарротской эссенцией: это средство лежало в карманах и сумочках всех стариков и старушек Сузы — оно помогало избавиться от сердечных спазмов. Веки Алиты дрогнули, она открыла глаза и, увидев Лефевра, еле слышно произнесла по-русски:
— Прошу вас, давайте уедем отсюда. Пожалуйста.
* * *
По дороге Алита не сказала ни слова: она сидела, забившись в угол экипажа, смотрела куда-то мимо Лефевра и иногда, когда ей становилось хуже, подносила к носу платок профессора. Когда они вошли в дом, Алита повернулась к Лефевру и сказала, по-прежнему не глядя на него:
— Простите меня, Огюст-Эжен, но мне нужно побыть одной.
Лефевр понимающе кивнул и слегка сжал руку девушки.
— Если нужно, зовите меня, — произнес он. Алита кивнула и медленно побрела в свою комнату. Лефевр смотрел ей вслед и думал, что у девушки глубокая истерика. Алита молчала, запечатывая свое горе в душе и не догадываясь, что от этого будет только хуже. Ей бы поплакать — Лефевр считал, что слезы приносят облегчение почти во всех случаях — но Алита не проронила ни слезинки, и он мог только догадываться о том, насколько ей сейчас тяжело.
Он подозревал, что Алита попробует увидеть Никитоса. Рискнет использовать артефакт, чтобы заглянуть в другой мир — вот и увидела, на свою голову. Муженек времени даром не терял. Конечно, Алита предполагала, что он весело проводит время, но одно дело подозревать, а другое — увидеть своими глазами. Никитос умудрился макнуть ее в грязь даже из иного мира.
Приказав служанкам докладывать ему каждый час о том, что происходит в комнате миледи, Лефевр ушел в кабинет и занялся бумажной работой — ежемесячные отчеты по делам всегда занимали у него уйму времени и выводили из себя. Он окончательно разобрался с ними только к вечеру: за это время Луиз несколько раз послушно сообщала, что из комнаты миледи не доносится ни звука, а в замочную скважину видно, что госпожа Алита лежит на кровати и смотрит в потолок. От еды и кофе она отказывалась, хотя Луиз и Амина чуть ли не каждые полчаса уговаривали ее пообедать: состояние Алиты встревожило их не на шутку. Перед ужином Лефевр подошел к дверям комнаты Алиты, осторожно постучал и произнес:
— Алита, это я. Можно войти?
Несколько минут в комнате было тихо, потом заскрипела кровать, и Алита едва слышно откликнулась:
— Нет.
— Я за вас волнуюсь, — сказал Лефевр. Служанки, которые стояли возле лестницы и, затаив дыхание, наблюдали за ним, в один голос воскликнули:
— И мы тоже волнуемся! Мы очень переживаем за миледи!
До Лефевра донесся тихий вздох, и Алита сказала:
— Со мной все нормально. Не тревожьтесь.
Лефевр только руками развел. В самом деле, не выбивать же дверь.
Алита пришла в его комнату поздним вечером, когда все обитатели дома уже уснули, а Лефевр лежал в кровати с книгой и карандашом, по старой привычке делая пометки на полях. Услышав, как заскрипела, открываясь, дверь, он оторвался от книги и увидел Алиту — прямая, бледная, в одной ночной сорочке, она была похожа на привидение.
— Что с вами? — спросил Лефевр и услышал страх в своем голосе. Первой его мыслью было, что она заболела: девушку била крупная дрожь. — Алита, что с вами?
Она сделала несколько шагов к кровати и провела ладонями по плечам, скатывая вниз кружевные лямки сорочки. Лефевр смотрел, не до конца понимая, что ей нужно; Алита спустила тонкую ткань на бедра, а потом, когда сорочка упала на ковер, переступила через нее и негромко сказала:
— Вы нужны мне, Огюст-Эжен. Прямо сейчас.
Бледный призрак обнаженной Алиты опустился на край кровати и взял Лефевра за руку. В темном взгляде девушки не было ничего, кроме глухой боли, разрывающей в лохмотья и тело, и душу — той самой, при которой человек убивает себя, лишь бы только она прекратилась.
— Возьмите меня, — прошептала Алита. — Мне это нужно. Мне это очень нужно.
— Нет, — ответил Лефевр таким же хриплым шепотом. — Нет, Алита.
Выпустив его руку, Алита поднялась на кровать — сходство с каким-то гибельным привидением, навью, стало окончательным. Лефевр смотрел на нее, словно завороженный; горячие пальцы девушки, решительно расправившись с застежкой его пижамных штанов, нырнули под ткань. На мгновение Алита замешкалась, словно проникала на неизведанную территорию и боялась сделать шаг, но затем пальцы плавно скользнули снизу вверх, а потом еще и еще, ритмично сжимаясь и разжимаясь. Потом она сместилась чуть ниже, и Лефевр ощутил влажное прикосновение ее губ и языка, одновременно робко-целомудренное и порочное.
На какое-то мгновение Лефевру показалось, что он балансирует над пропастью и вот-вот сорвется во тьму. Позволив сладкому трепету продлиться несколько секунд, он накрыл ладонью голову Алиты и, пока у него еще оставались силы, чтобы остановить ее, произнес:
— Нет. Не надо.
Алита выпрямилась, взглянула на него, и ее глаза удивленно блеснули в полумраке. Мутная пелена боли, застилавшая их, стала рассеиваться.
— Я тебе не нравлюсь? — испуганно и как-то очень жалко спросила она. Ее голос предательски дрогнул.
— Нравишься, — честно сказал Лефевр. — Разве не видно?
Действительно, его реакция говорила сама за себя. Девушка всхлипнула.
— Тогда почему?
— Дурочка, — ласково произнес Лефевр. — Я не хочу наживаться на твоем страдании. Ночь пройдет, а утром ты меня возненавидишь.
Алита отрицательно помотала головой. По щеке девушки пробежала первая слезинка.
— Не возненавижу, — еле слышно прошептала она. — Только не тебя, нет…
Лефевр вздохнул и бережно привлек ее к себе, и, когда он обнял Алиту, она вдруг поняла, что теперь ей наконец-то можно заплакать. И она разревелась так, что Лефевр испугался, что не сможет совладать с ее истерикой. Ему слишком давно не приходилось утешать плачущих женщин. Алита заливалась слезами, уткнувшись лицом ему в грудь, а он обнимал ее, гладил по спутанным рыжим волосам и повторял, что все будет хорошо, все наладится, и он никому и никогда не даст ее в обиду. Наконец, ее слезы иссякли, и она негромко промолвила:
